ТВОРЧЕСТВО КОНКУРСАНТОВ “СЛАВЯНСКОЙ ЛИРЫ-2015" часть 13

Осипов Павел,
г. Полоцк, Республика Беларусь

НОЧНОЙ ЦИРК

“Эй, люд честной! Не проходи ты мимо!
Ты посмотри на клоуна, на мима!”
А зазывала как умён, остёр,
Он приглашает вас зайти в шатёр.

В шатре смеются клоуны игриво,
И дети тычут пальцем: “Как красиво”!
Вот только зрителям не повезло,
В шатре давно их поджидает зло.

Чем каждому становится смешнее,
Тем пика за спиной становится острее.
И кажется тогда, что смех уж некуда девать,
Приходит миг, приходит час, приходит время умирать.

“Эй, люд честной! Не проходи ты мимо!
Ты посмотри на клоуна, на мима!”
А зазывала как умён, остёр,
Он приглашает вас зайти в шатёр.

А сам шатёр горит огнями до небес,
Но вот беда: хозяин цирка – бес.


ТЕНИ

Жизнь всего лишь марш теней,
Я устал сражаться с ней,
Потому что день-деньской
Тени следуют за мной.

Словно в чём-нибудь виня,
Те преследуют меня.
Сердце звонкое дрожит,
А в руке свеча горит.

Потому что лишь в огне,
Улыбается тень мне.
Тихо что-то говорит,
А свеча горит, горит…

Одолев душевный ропот,
Услыхать не трудно шепот:
“Мы с тобой одна семья –
Тени мы: и ты, и я”

Круг теней все шире, шире,
Словно бесы окружили.
Шёпот тихий быстро сник,
Превратившись в жуткий крик.

Я схожу с ума от боли,
И рассудка нету боле.
Сквозь меня струится свет –
Вот я был, и больше нет.

Жизнь всего лишь марш теней,
Я в едино слился с ней.
Вспоминаю каждый день:
Мир, быть может, чья-то тень.


СВЕТИТЬ ТАК ТРУДНО

Светить так трудно, посмотри,
Звезде в тумане одинокой,
Такой случайной и далёкой,
Такой печальной изнутри.

Ты посмотри, как льётся свет,
Сражаясь с пеленой тумана
На грани смерти и обмана…
А может, грани вовсе нет?!

Светить так трудно, ты пойми!
И веру в свет хранить труднее,
И говорить в глаза больнее:
Ты свет руками обними.


Через тернии к пробуждению
(Отрывок из повести)
1.
Тринадцатый удар
Что за чёрт?!!
Часы же бьют двенадцать!

Обычный весенний день. Утро. Я встал и потянулся. За окном пели птицы, лучи солнца слегка слепили глаза. Но это меня даже радовало. Я был полон сил и энергии. У меня сегодня важный день, я снова понесу свои стихи в редакцию к критику, который никак не хочет их принять: некоторые из них он считал слишком серьёзными, а в других не нравились мелкие детали. Но я был полон решимости.
Я, Павел Крюков, добьюсь своего! – Громко произнёс я в своей маленькой однокомнатной квартирке, и вышел за порог.
На улице свет обволакивал меня, грел. Ветер слегка нашёптывал ласковые слова и щекотал меня. Я шёл по тропинке в хвойном парке, на окраине города. Воздух был очень приятен и свеж. Но очень скоро мне придётся выйти в кишащий людьми и машинами пыльный город, там находилась типография.
Спустя час ходьбы я добрался. Это серое и невзрачное советское здание мне не внушало доверия, все эти потёки побелки, мутные окна, это всё только добавляло окаменелости и так еле живому зданию.
Я зашёл в кабинет, увешанный портретами уже многим неизвестных писателей. Портреты висели на голых стенах. За столом сидел достаточно ожиревший и старый псевдокритик. Он оценил меня совершенно безразличным взглядом, и сказал:
- Ну что, болезный, опять?
-Да я снова пришёл к вам, – ответил я.
-Показывай свои творения, – сказал мне тот с усмешкой.
- Вот он, – и я передал лист в его жирные руки.
Прочтя, он неосознанно хмыкнул, и продолжил:
- Оно суховато на мой взгляд. Не хватает лёгкости и доброты.
-Но это же мистика! – Воскликнул я.
Но в ответ я получил листок назад, и указательный жест на дверь.
По пути назад я  зашёл в магазин за продуктами. Прошёлся по аллее со старым другом,  мы поговорили  обо всём, он и успокоил меня. Мы как всегда посидели у ручья рядом с моим домом, покормили рыбок и разошлись.
Я шёл по слегка заросшей тропинке. Небо было усыпано небольшим количеством звёзд, их было немного, но они радовали глаз. Деревья радостно поскрипывали, и слегка царапали лицо листьями и ветками. Спустя минут десять я оказался около дома. Скрипя лакированными туфлями, я поднялся по серым ступеням. Открыл металлическую дверь. Зашёл в узенькую прихожую. Разулся. Попил из своей любимой кружки чая, и лег в кровать.
На стене у меня висели ещё дедовские часы с боем. Они выглядели как домик со стрелками и самыми настоящими железными шишками. Я давно приучил себя засыпать на двенадцатый удар часов. И вот этой ночью я лежал и считал удары: ”Один, два, три… Двенадцать. Тринадцать?!”

2.
Пробуждение во сне.
Где я?
“Что за чёрт?! Почему тринадцать?!. О, где я?!. Это же…” – подумал я, и осмотрелся: я стоял посреди выгоревшего поля и надо мной кружили два орла. Они петляли мимо кроваво-красных облаков, кружились в лучах солнца, и плескались в тени луны.
Я посмотрел под ноги, там оказалось лишь зола да камни. Но я рассмотрел в этом тёмном царстве окровавленный наконечник стрелы, и в тот миг я перепугался не на шутку. И, чтобы подтвердить свои страхи, я посмотрел направо, а там был тот самый огромный голый дуб…
Над полем былой брани
Кружились два орла,
Один был сильно ранен,
Он падал и кричал…

Кружились строки в голове… И никак в неё не укладывались. Я находился в своём собственном произведении. Я подумал, что я сплю, но не могу проснуться. От безысходности я пошёл вслед за орлами. Они вели меня за собой, а я и не сопротивлялся. Вокруг меня мелькали: то множество трупов, то сгоревшие дома, то горы, то леса с неизвестными деревьями. И вот около сгоревшей дотла фермы орлы разлетелись, и я, не осознанно, пошёл за раненым.
Он летел всё снижаясь, и, когда он был у самой земли, я упал в волчью яму… Проснулся в поту. Пошёл в зал, включил свет, сел и долго думал обо всём… но зазвонил будильник… и я проснулся… в этом… не моём… но в реальном мире.
 3.
Поиски нового моря
Кораблик поплыл…
Я поднялся с постели, до сих пор не  веря, что это реальность, а не сон. Чтобы удостоверится, я взял на кухне нож, и вырезал небольшой крестик на правой руке. Почувствовав боль, наконец успокоился.
Я оделся, взял телефон и позвонил Николаю.
- Здравствуй, Павел.
- Здравствуй, мой верный друг, – ответил я.
- Что ты звонишь в такую рань?
- Я… Нам нужно встретиться, срочно.
- Эм… Ну хорошо. Давай в пять вечера, где обычно. Идёт?
-Да, до встречи.
- Пока, – и я повесил трубку.
Меня всего трясло, я не мог понять, что же произошло со мной, и с чем это связано. Мне казалось, что мир перевернулся к верху брюхом, и тонет. Или всё-таки это я, а не мир, тону в пучине собственного безумия. И от таких мыслей мне становилось всё хуже. Чтобы справится с собой, я выпил пять таблеток успокоительного.
 Когда я открыл глаза, было уже четыре. Я поднялся, ужасно болела голова. Оделся на скорую руку и побрёл в сторону моей любимой аллеи.
Коля был уже там. Он как и пять лет назад придерживался одного и того же стиля одежды: на нём было коричневое пальто, безупречный костюм-тройка, его любимая широкополая шляпа, и полупрозрачные тёмные очки с фиолетовым отливом. И если я не знал, какой сейчас год, то посмотрев на него, с уверенностью сказал, что сейчас где-то 1921.  Ещё больший антураж его образу придаёт его причёска с идеальным расчёсыванием волос на обе стороны, и недельная щетина. Благодаря всему этому можно было подумать, что сейчас этот мафиози достанет “томи-ган”  и начнёт собирать налоги со всех магазинов и публичных домов, которых в те времена было достаточно.
Но пейзаж совершенно с ним не гармонировал. Колю окружали деревья с широкими кронами, свежая зелёная трава была выше его лакированных туфель, рядом с правым ботинком рос одуванчик.
Коля стоял в тени, спасаясь от солнца.  “Как же ему не жарко так одеваться?” – подумал я.
Я подошёл к нему, тот тоже сделал шаг вперёд и протянул руку.  Мы скрепили начало нашей встречи крепким дружеским рукопожатием. По-привычке двинувшись строго на север, мы завели разговор:
- Паша, что за срочность? Что-то случилось? – встревожено поинтересовался Коля.
- Случилось. – Сухо ответил я, не зная как начать. – Ну, в общем, Коля, обещай, что после нашего разговора ты не отправишь меня в дом умалишённых.
- Ты что? – испугался тот.
Но всё-таки, он пообещал, и я описал всё в мельчайших подробностях. После моего рассказа Коля молчал десять минут. Затем сказал, что ему нужно немного подумать, посоветовал взять отпуск на работе, и больше никому не говорить.
Мы попрощались друг с другом, но он обещал мне завтра позвонить.
По пути назад я заметил бумажный кораблик в пруду, который я видел недавно. Раньше он крепко стоял на берегу, а сегодня, подобно мне, он дрейфует, не зная, куда его занесёт через минуту.

 4.
Пересекая грань
Во что бы то ни стало, не упади!

Я добрёл домой очень быстро, ни на что не отвлекаясь. В голове всё ещё кружились воспоминания о прошлой ночи. Они мешали мне расслабиться. Тогда, чтобы справиться со страхом и беспокойством засевшим внутри моего сознания,  я сел в своё любимое кресло, которое перевёз из родительского дома, взял сборник стихов Гёте, купленный ещё в пятнадцать лет, и углубился душой и мыслями в уже заученные мною строки. Так я и провёл оставшийся вечер, и даже не заметил, как часы начали снова бить свои законные двенадцать ударов.
Снова привычка взяла своё, и я начал считать удары, один за одним. И когда я снова насчитал тринадцать, мне стало плохо. Я решил не открывать глаза, в надежде, что всё развеется как дым. Но мне пришлось открыть их из-за начавшегося внезапно ливня. И то, что я увидел, меня поразило до глубины души: я сидел на золотом троне в заброшенном дворце.  Крыши не было. На разрушенных колонах виднелись герба с грозными драконами на них. По углам лежали ржавые доспехи и поломанные подсвечники. И  прямо, у моих ног, на каменном полу, лежала идеально сохранившаяся шапка придворного шута. Я побоялся притрагиваться к ней, и вообще – мной полностью овладел страх. Сломя голову, не оглядываясь назад, я выбежал из этого замка. Бежал по какой-то непонятной пустыне, пока мне совершенно спокойно не перегородил дорогу странного вида старик. Он был одет в старый и древний, как он сам, балахон до самых босых ног.
- Куда ты так бежишь? – Спросил меня он.
- Я… спасаюсь от себя самого. – Как-то неосознанно ответил я.
- Вы все спасаетесь, хотите всё забыть, проснуться. Беги за горизонт, только, пересекая эту грань, смотри не упади. – Сказал старик, растворяясь в воздухе.
“Я даже не увидел его лица”, – как то по-детски расстроился я на бегу. Я даже и не заметил, как начал упорно бежать между барханов, по лунного цвета мощёной дороге,  в сторону, которую указал исчезнувший старик. Я бежал  долго,  давно потеряв счёт шагам и времени, пока не увидел перед собой пропасть длинной не меньше трёх метров и неисчислимой глубиной. И из её недр прямо ощущалось выходящие безумие.
Не знаю, или я был впечатлён словами старика, или просто это был страх и дикое желание проснуться, да и не важно, что содействовало этому. Я разбежался, что есть мочи и пригнул над пропастью. Хоть это было не возможно, но я перепрыгнул её, и как только мои ноги коснулись земли, на другой стороне обрыва, меня окружил свет. Я не мог ничего видеть. И в этом пространстве, в котором я оказался, мне послышалось: “Читай… Заметь… Не забывай…”

 5.
И снова
Что бы то ни было, никтоне…

Мне пришлось открыть глаза из-за звона будильника. Ужасно болели ноги, словно я бегал всю ночь. А вот на душе было как-то спокойно, да и страха не осталось. Я начал принимать такие сны как норму. Но посмотрев на ноги, понял, что это больше, чем сон. На них я увидел, что стопы все в мозолях, которых не было ещё вечером.
Неожиданно зазвонил телефон. Я поднял трубку – звонил Коля.
- Привет – бодро сказал он.
-Здорово, – ответил я.
- Ну как? Так же?
-Хуже.
- Что, опять?
-Да, – сказал я, понимая как, это всё пахнет психбольницей.
-Что ж, я отпросил тебя с работы и сам взял отгул. Так что, займёмся тобой! – Пытался приободрить меня Коля.
- Приходи вечером, – как-то зло сказал я и бросил трубку.
Я начал готовить завтрак, но что-то изменилось: на кухне, между двух ящиков с посудой, которые висели на стене с красными обоями, образовалось непонятного цвета пятно, напоминающие цифру семь. Как-то интуитивно я сбегал в зал за фотоаппаратом, и сфотографировал образование. И правильно сделал, ведь как только я закончил готовить макароны, число исчезло прямо у меня на глазах.
Я решил провести весь день дома, и не говорить Коле о цифре, уселся за компьютер и в интернете начал разыскивать похожий на мои воспоминания замок. После четырёх часов поисков я нашёл нечто похожее: это был “Замок колдунов” – крепость, в которой обитали маги, колдуны, пророки, еретики и просто изгнанники. “Что ж, хоть какая, но зацепка” – приободрился я.
Зазвонил звонок. Я подошёл к двери: там стоял, переминаясь с ноги на ногу, Коля. Я открыл дверь, и пригласил его зайти. Он словно кот,  оказавшийся в новом и незнакомом помещение, аккуратно зашёл, и очень крепко пожал мне руку. Мне показалось, что он весь дрожит. Глаза его слегка бегали, на лице чётко читался испуг.
- Что ты мне хочешь сказать? – спросил я, думая, что он что-то страшное узнал.
- Ты в зеркало смотрелся? – в ответ спросил Коля.
- Нет, а что? – ответил я настороженно.
- А ты посмотри!
Я подошёл к зеркалу и взглянул на себя, но ничего не увидел. Вообще ничего не увидел! Я видел всё, что лежало за моей спиной, я видел Колю, но себя не видел. Тогда и мной овладела дрожь. Мысли ураганом пролетели в голове, и все до одной отразились у меня на лице.
Спустя час, нас обоих отпустило. Мы успокоились, и я рассказал прошлую ночь, и указал на ноги. Коля озадачено смотрел в одну точку перед собой, но, словно сбросив с себя оцепенение, он резко заговорил: Коля предложил мне ложиться спать, а сам будет следить за мной ночью. Я согласился.
Мы провели оставшийся вечер так, как будто ничего и не было. Мы играли в шахматы и карты, вспоминали детство, ну и многое другое, что случалась с нами за двадцать лет дружбы.
Без пятнадцати двенадцать я лёг в постель, Коля присел рядом на мой любимый стул. Закрыв глаза, как обычно, начал считать удары про себя.
После тринадцатого удара я открыл глаза снова на том же троне, в том же замке, в том же окружении. Только откуда-то появились факела на колоннах, и, по-моему, стало чище. У ног лежала всё та же шапка шута, и я снова проигнорировал её.
Я встал с трона, и вышел из замка. А вот окружающий мир изменился: теперь вместо пустыни было ровное поле, а посередине проходила просёлочная дорога, ведущая в горы.  Я просто пошёл по ней.
За примерно два часа моего беспрерывного движения пейзаж ничуть не изменился: поле никак не кончалось, но зато на грани моей видимости я увидел силуэт человека на дороге. Подойдя ближе, я увидел милого вида девушку, одетую в красное платье с широким декольте, на ногах были вечерние туфли на каблуке, которые к моему удивлению, не проваливались в песок, пока их хозяйка подходила ко мне. Когда же она подошла, я смог рассмотреть её  лицо: у неё были прекрасне широко открытые зелёные глаза, мягкий подбородок, пухлые, накрашенные ярко алой помадой губы. Оторваться от созерцания её красоты меня заставил только её звучащий мягко, как у арфы, голос.
- Здравствуйте, путник, я вас давно тут жду.  – Сказала она с улыбкой.
- Вы… меня ждали? – Удивился я.
- Да, мне сказал ОН, и попросил это передать. – Ответила она, протягивая мне смятый в комок лист бумаги.
Я взял лист и начал его разворачивать, но меня прервала она.
- Я, кстати, Ксения. – Ласково представилась та. – Не разворачивай его, сейчас ты ничего там не найдёшь.
- Хорошо. А кто ОН? – поинтересовался я.
- Узнаешь, когда придёт время, а это тебе лично от меня.
 Сказав, она приблизилась и поцеловала меня. Это был лучший поцелуй в моей жизни, и как обычно бывает при поцелуях, я закрыл глаза, а когда их снова открыл, то оказался снова в своей постели.
Я осмотрелся: на меня смотрел бледный, как смерть, Коля. Когда я привёл его в чувство, он сказал, что когда часы пробили двенадцать, я исчез, буквально растворился в воздухе, а утром, образовался назад. Меня это сильно озадачило, и что самое странное для меня, не удивило и не напугало меня.
Пока Коля в пылу мне описывал свой страх, я вспомнил про записку. Открыл её. Там было написано следующее:
Павел, не верь никому, кроме себя самого… И себе тоже не верь… И только сон спасёт тебя от мук… Но как спастись, если ты не спишь… Помни, чтобы не случилось, никто не…
“Что бы это значило”, – подумал я.
Я решил, что нечего мне сидеть дома, и для начала решил пройтись в сквере. Оставив полуживого Колю у себя, двинул в весенний и радужный сквер.
Утром в нём совершенно не было никого – этим меня всегда и привлекало это место. Я здесь обрёл множество спасительных решений, прекрасных мыслей, и спокойных минут. Сегодня было не исключение: ручеёк, текущий рядом с тропинкой, успокаивающе журчал, ветер с неописуемым мягким звуком ласкал траву, и в сочетании с приветливым скрипом деревьев, всё это образовывало идеальную музыкальную гармонию душевного спокойствия. Мне было ужасно хорошо, но моё внимание привлёк кораблик, который я видел ранее. Он был потоплен на половину, но когда я достал его из воды, к моему удивлению, бумага была совершенно сухой. Я развернул листок. На нём было написано следующее:
Павел, не верь никому, кроме себя самого…  И себе тоже не верь… И только сон спасёт тебя от мук… Но как спастись, если ты не спишь… Помни, что бы не случилось, никто не поможет… Не спасёт… Не объяснит… И лишь… Стоит прочесть….
“Ну, что-то начинает вырисовываться, а вот только что мне стоит прочесть?” – заинтриговано подумал я.
 Побродив по парку ещё двадцать минут, я побрёл домой, и, выходя из сквера, я заметил на дереве странное образование в форме цифры три. Я сфотографировал её на телефон.
Когда я пришёл домой, Коли уже не было. Раздеваясь, я по привычке посмотрел в зеркало, и снова там никого не увидел. “Может, я вампир? ” – с усмешкой подумал я.
Я устало сел на кресло, и обдумал слова из записки. И чтобы не мучать судьбу, просто постарался уснуть.


Осипова Надежда Михайловна,
г. Енисейск, Красноярский край

ОПЕРАТОРЫ МАШИННОГО ДОЕНИЯ

         В последние год-два стала примечать новую особенность времени. Если чуть раньше в отношениях купи-продай на первом месте стоял оголтелый отъём значительных сумм денег, то теперь к этому добавилось бесстыдное воровство по мелочам – смотришь, а у тебя уже непонятно каким образом стибрили десятку-другую, а следом оторвали малюсенький кусочек человеческого достоинства, зацепили клочок жизненной энергии, не погнушались ввести в мелкое одурачивание. И не только. Тем, кто деньги отнимает, теперь нужно непременно доказать, что правы именно они, и обязательным приложением к этому процессу следует унижение того, у кого деньги отбираются. Если пытаешься глубже прояснить ситуацию, то тогда поголовно наблюдаешь, как перед тобой хитромудро разводят руками, дескать, во всём виноват компьютер, он недосмотрел, завис, просчитался, не даёт войти в программу, не отвечает на запрос, словом, ты истец, а он ответчик, но результатов будет ноль.
         С неделю тому назад я снова съехала в привычную для себя финансовую ситуацию, на моей сбербанковской карточке образовался мизерный остаточек в восемьдесят рублей. Как это всегда бывает, когда заканчиваются деньги, на телефонных счетах тоже появился минусовой показатель. И тогда я поступила по ситуации – перевела с помощью телефонных сообщений с карточки на обе симки по тридцать и пятьдесят рублей соответственно, чтобы там хоть сколь-нибудь копеек да брякало, и до меня добрые люди могли дозвониться. Тридцать рублей пришли мгновенно, а пятьдесят как сквозь землю провалились. Я благоразумно подождала три дня, а потом подалась их разыскивать.  Пока добиралась до офиса МТС, меня несколько раз окликали – город маленький, где многие друг друга знают. Все люди, с которыми довелось по дороге поговорить, убеждали поберечь свои нервы, из-за пятидесяти рублей не блуждать по офисам, а просто выкинуть из головы эту затею, да тихо-мирно жить дальше. Доводы на первый взгляд вроде были правильными, пятьдесят рублей – это не те деньги, из-за которых стоит днями оббивать пороги, но моё деревенское нутро уже имело на этот счёт другое мнение, потому что я стала терять каждый месяц одну десятую часть пенсии на такие вот «пустяки», у меня даже появилась новая расходная статья, которую я назвала «мелкие потери».  
         В офисе МТС народу было не протолкнуться – покупали в основном подарки в кредит к Новому году. Запас терпения я прихватила с собой, когда выходила из дома, поэтому стоять в очереди для меня оказалось не таким уж трудным делом. Оглядываясь по сторонам, я приметила, что покупатели в основном сюда заходили деревенские, за маленькую предновогоднюю радость теперь весь год будут доить с них кредитные проценты, обдерут дочиста как липку, подумалось мне. А пока их старательно облизывали, умело направляя в кредитное рабство.
Моя же просьба о поиске утерянных пятидесяти рублях выглядела на общем ажиотажном фоне прямо сказать инородным телом, как заржавелая гайка в новогоднем салате. Я поняла сразу, что искать мои деньги здесь никто не будет. Молодые люди в фирменных футболках МТС, с первого раза и не разберёшь, кто они, не то операторы, не то продавцы, со мной даже продолжать разговор не захотели, прослышав о мизерной сумме пропажи, косоротились и бочком-бочком ускользали кто куда. Странно и смешно эти ребята порой выглядят, если понаблюдать за ними: по клавиатуре блуждают одним пальцем в поисках нужной буквы, а перед человеком две пятерни разом веером раскидывают.
Вероятно, чтобы я не портила покупателям предпраздничное настроение своим серьёзным видом, меня всё же направили в Сбербанк за «чеком», как доказательство того, что деньги с карточки на телефонный счёт перечислили, и выпросить этот «чек» я должна была у банкомата. А потом, если банкомат «чек» соблаговолит выдать, тогда мне дозволят написать заявление о пропаже, и после этого якобы уже начнут искать.
         В Сбербанке народу скопилось ещё больше, чем в МТС, и кое-где ругня слышалась нешуточная. Проследить через выданную банкоматом бумажонку ход движения денег с карточки оказалось сложновато, поскольку проставлялась лишь сумма, а куда она ушла, понять не представлялось возможным, поэтому я взяла талон к контролёру. Снова пришлось долго толкаться в очереди, но теперь я начала явственно чувствовать, что к точке закипания нахожусь ближе, чем к своим кровным пятидесяти рублям. И вообще я уже давно подметила, что вынужденное бездельное прозябание в очередях пробуждает скорый гнев, навязчивые воспоминания, недовольство людьми и обстоятельствами, которые в обычной рабочей обстановке к человеку даже не приближаются. Околачиваясь в очереди перед окошком контролёра, я с горькой печалью думала о том, что в МТС мне могли бы подсобить отыскать пропавшие деньги и без сбербанковского чека, но не захотели проявить крошечку участливости к пожилому человеку, очевидно считая помощь невыгодным делом. Стариковские переживания на фоне теперешней быстроты кажутся молодёжи мелкими и несуразными. И это тоже немаловажная особенность нашего времени.
На память пришёл неприметный московский случай двухгодичной давности. На сессии в Литературном институте я весь день готовилась к завтрашнему экзамену, а к вечеру в перерыве между учёбой решила сбегать в магазин за продуктами, быстренько там всё купила – на долгие покупки нужны большие деньги, и таким же скорым шагом ворочаюсь назад. У светофора старушка стоит, я на неё ещё по пути в магазин обратила внимание, только сейчас она, смотрю, уже светофорный столб правой рукой обнимает, а левой на бодожок опирается. Я остановилась, подошла к старушке и со своей сибирской простотой спрашиваю её:
         - Милая дама, вы кого-то поджидаете на этом месте?
         Та встрепенулась, вроде как обрадовалась, и начала мне с поспешностью, очень странной в её возрасте, объяснять, что стоит у светофорного столба давно и уже порядком устала, но боится переходить улицу, потому что до переключения светофора пройти успевает лишь половину дороги, а потом попадает в поток машин, и этот тарарам её сильно пугает. Как она сказала, так и вышло, только старушка явно поскромничала в оценке последующего тарарама, потому что мы с ней попали в такую жуть, какой я ещё в своей жизни не видывала. Страшный грохот, рев и скрип свалились на нас со всех сторон, поскольку мы застряли на шоссе ровно посередине. У старушки подол платья от ветра поднялся, а нижняя челюсть, наоборот, опустилась, и слышу, вроде она подвывает от страха. Меня секунд на десять тоже столбняк хватил, а потом я быстро опомнилась – так ведь можно ненароком и под колёсами сгинуть. Я старушку покрепче к себе прижала, бодожок у неё забрала и вверх его задрала, но не как слепые ходят, дорогу перед собой простукивая, а приспособила его с замахом, что машины ваши, дескать, враз расшмандорю, если хоть на сантиметр к нам приблизитесь, и вперёд слегка на шажочек сдвинулась. Москвичи – народ понятливый, кому охота свою дорогую машину-красавицу под железный набалдашник одурелой бабе подставлять, поэтому движение сразу замедлилось. Остатнюю дорогу мы благополучно миновали, «милая дама» моя моментально взбодрилась, и вижу, что она и ещё бы не прочь туда-сюда по шоссе прошвырнуться, да мне и самой дорогу с ней переходить уже понравилось, но учить надо было, к экзамену готовиться.
За воспоминанием не столь нудно приспела и моя очередь к заветному окошку. Но достигать договорённости с контролёром довелось сложнее, чем с банкоматом, – девушка была на сносях, и ей только что крупно досталось от одной уморившейся банковскими сложностями пары. Она выдала мне такую же мутную бумажку, как и банкомат, только размером больше. На ней тоже были проставлены циферки, но понять ход движения денег и здесь не представлялось возможным. Брать грех на душу, требуя у одурманенной человеческим ядом беременной контролерши нужный мне «чек», я не стала из опасения, что она разродится прямо на своём рабочем месте, махнула рукой на родные полсотни, и пошла в магазин за хлебом. По дороге ко мне привязались давние мои друзья – голуби, разлетались вокруг всей стаей – бросай все свои дела – корми попрошаек пшеном, хотя иногда приходит мысль, что их любовь – это единственное оставшееся у меня счастье. Пока кормила голубей, невзначай вдруг заметила, что выпавший ночью снег отсвечивает голубизной, настолько он белый, и что в город пришёл Новый год, а у проходящих мимо людей нет и похожести улыбки на лицах. Те, кто ещё не совсем очерствел, останавливались, смотрели, как молоденькая голубка клюёт у меня с ладошки жёлтенькие солнечные зёрнышки. Врать не буду, улыбки не появлялись, наверное, отвыкли мышцы лиц, но взгляд теплел у всех без исключения. А самой наблюдать за людьми порой страшно становится, когда выпадаешь из толпы, и смотришь на всех и на себя тоже сторонним взглядом.
         Из магазина вышла с хлебом, купила его по бонусной накопительной карточке. Хотела стопы направить домой, да ноги сами принесли меня к офису МТС: кто знает, чего завтра я недосчитаюсь, надо этот процесс мелкого отъёма как-то останавливать в своей жизни. Совестно сознаваться, но орать я начала прямо-таки с порога:
         - Ну что, все опять заняты, или кто свободный есть? Может, очередь снова отстоять, чтобы узнать, куда мои денежки пропали?
         Сперва тишина организовалась, а потом сразу, как по новогоднему волшебству, офисный коллектив посыльного ко мне из себя вытолкнул. Парень лет двадцати с фирменным лицом слушать начал вежливо, но уже через минуту-две, как и в первый приход, вихляться передо мной стал, и, гляжу, тоже закосоротился, чтобы усмешку свою скрыть. Я сносить этого больше не захотела, мнение ответное высказала, и по покупателям легонько прошлась, пояснила, какой непродуманной кабалой новоприобретённые  кредиты в наступающем году для них обернутся. В помещении ширь свободная образовалась, операторы своим прямым делом занялись, и мои пятьдесят рублей с поразительной быстротой появились на моём телефонном счету. Благодарить за помощь я никого не стала, а только вот обиду свою прошлую не смогла стерпеть, подошла к стойке, где обивался парень, который меня в Сбербанк отсылал, и, стараясь быть спокойной, спросила у него:
         - Почему вам не стыдно, что вы пожилому человеку не помогли, когда вас просили об этом? Вот вижу, что и имя у вас хорошее, Алексеем зовут… И даже в Новом году чего-то ждёте? Вы сказки детские перечитайте заново, они вас доброте научат, если, конечно, счастья себе и любви хотите…
         Натолкнулась на его пустые глаза, и не захотелось мне продолжать душеспасительные наставления, не для него это… Лучше домой спокойно уйти, чем силы тратить на тех, кто ничего понимать не хочет. Да и переживать особо не стоит… жизнь сама его всему научит… Жаль только, что не сейчас…


Осипова Татьяна Владимировна,
г. Смоленск, Российская Федерация

ПОКОЛЕНИЯ*

Смоленску

В старом парке в четыре по-пóлудень слышится марш –
Черномор со дружиной на брег… Иль, сменив антураж,
зазвучит горький бас: то поляков уводит в трясину Сусанин…
А к шести – поплывёт перекличкой чеканною звон,
словно города-воина мужеством сдержанный стон,
что в боях устоял, но жестоко истерзан, измучен, изранен…
И помыслить такое немецкий ваятель не мог,
что настоль изощрённым и страшным окажется рок:
где российскую музыку он по веленью народа восславит –
там потомок его, сея ужас, страданья и боль,
но взамен пожиная проклятья за чёрную роль
супостата, пройдёт по дорогам и горе людское оставит…
Но излечены раны, лишь память былое хранит.
Композитор стоит пред оркестром, из бронзы отлит,
дирижёрская палочка стала волшебной, а музыка – вечной.
И в любом языке, сквозь границы, в наречье любом
есть слова: «хлеб» и «мама», и «родина», «дом» –
что понятны любому, а значит – и мир должен быть бесконечным…


* Александр Романович фон Бок (1829 – 1895). Окончил курс в Императорской академии художеств с большой золотой медалью, присужденною ему за барельеф “Распятие”. В 1864 г. Академия за исполненные им в Риме статуи “Психея” и “Амур, отпускающий на свободу пойманного им мотылька” признала его профессором, а в следующем году избрала в преподаватели скульптурного отделения.  Главные его произведения – монумент кн. Паскевича-Эриванского в Варшаве, памятник М.И. Глинке в Смоленске… Памятник великому русскому композитору был создан на народные деньги в 1883–1885 гг. Торжественное открытие памятника состоялось 20 мая 1885 года при большом стечении народа.
А осенью 1941 года наступлением на Москву будет командовать немецкий военачальник, генерал-фельдмаршал, командующий группы армий «Центр» во время вторжения в СССР Мориц Альбрехт Франц-Фридрих Фёдор фон Бок (1880 – 1945)… да-да, это не однофамилец скульптора…


 НЕНАПИСАННОЕ ПИСЬМО

И кричи, чтоб я тоже слушал эхо…
М. Зиновкин

Исчеркать поперёк бы, вдоль, но
лист бумажный – белый упрямо.
Лишь зову тебя… молча только,
глядя в ночь на высоты храма.
Разве ветрено? Чтó там Плиний,
мне до моря – не дотянуться,
а хотелось бы… Чёртов иней,
выбрал время же – в март вернуться…
Ни шиша, кроме рифм глагольных,
от погодной такой непрухи:
развезёт к утру малахольно –
башмакам снова быть не в духе.
Да и то сказать: норов кажет
новомодный словарный прииск…
Сам себе почудишься гаже,
если смысл пустотами выест.
Мы с тобою давно знакомы,
но в стихах я – всё неумеха…
Тишина… лишь от дома к дому
долетает тёплое эхо.


                                 
                                     ***

Л. Либолеву
А. Пахнющему

…Уже которую – страницу иль строку? –
листаю за тобой неутомимо:
дымы пожарищ, сновиденья Рима
встают, как будто дань тому откупщику
неведомому, что твердил тебе – скажи,
скажи о том, что душит, давит, гложет…
Не предречёт – всего лишь предположит
произнесённое, но слово есть: скажи!..
И ты со мною спорить позабудь,
таинственный и ревностный апостол,
хоть улыбнёшься, знаю: «Это просто, –
проронишь, – толку в том? Ничуть…
Чтó на дворе? Война или дождит –
я лишь бессильный этому свидетель.
Слова приходят – некуда мне деть их:
простейшая из всех самозащит
и бесполезная, никчёмная сума…»
Не умаляй бродяжнической сути:
дыханье писем – посох на распутье,
в безвременье возможность не сойти с ума…


Палевич Юрий Анатольевич,
г. Бобруйск, Республика Беларусь

ПОЭТУ

Поэт! Сейчас твой благородный труд
Народом, к сожаленью, не оценен, -
Находится он как в оцепененьи,
Но все равно когда-нибудь поймут:
Ты изливаешь душу на листах
Обычной разлинованной бумаги,
А труд твой полон мужества, отваги,
Когда сжимаешь карандаш в перстах.
Тебе сейчас, конечно, тяжело, -
Негоже, говорят, общаться с музой,
Она, твердят, является обузой,
Не время пить с ней терпкое вино.
Народ погряз в рутине бытия,
А ты, чтоб не писать, уже не можешь.
Еще не скоро карандаш отложишь,
Свою закончив книгу жития.
Поэт! Твори и превращай в алмаз
Слова простые, в рифму облачая.
Потомки все оценят, твердо знаю,
Но, к сожаленью, позже, не сейчас!,.
Ты знай, поэт: твой благородный труд
Грядущие оценят поколенья, -
Стихи твои не поддаются тленью,
А в душах человеческих живут!


***
Нет лекарства от обмана,
Нищеты и малодушья.
Пробираясь сквозь туманы,
В людях бродит равнодушье.

Бал, порою, правит пошлость,
К нам идя с телеэкрана.
До чего ж она ничтожна
Со своей саморекламой.

До чего ж она противна
Наготой своей убогой,
Но я мыслю креативно, ─
Людям с ней не по дороге.

Все равно наступит время:
Бой дадим ее коварству,
Сбросим давящее бремя,
Честность выберем на царство.

Вам покажется наивной
Мысль обычного поэта,
Но я мыслю позитивно:
Мы дойдем из тьмы до света!..


Панина Лариса Викторовна,
г. Орёл, Российская Федерация

ПОГОВОРИ СО МНОЙ, ПРОШУ, ПОГОВОРИ!
Поговори со мной, прошу, поговори.
Хочу узнать, заданье было важным,
Когда домой ты не вернулся, шурави,
Уйдя однажды?

Поговори со мной, прошу, поговори.
Поведай про чеченские ловушки,
Как раздавались  крики: “Братья, мы горим…
Живьём… в вертушках”.

Поговори со мной, прошу, поговори.
И расскажи про будни из Афгана,
Как умирали сотней наши пацаны
Под Кандагаром.

Поговори со мной, прошу, поговори.
Прости, что плачу я порой…украдкой,
Трепещет сердце птицей-пленницей в груди,
Но я в порядке!

Поговори со мной, прошу, поговори.
А дни бегут, меняется эпоха…
Готова с дьяволом я заключить пари,
Чтоб жил ты, Леха!


САМО ЯВИЛОСЬ В ГОСТИ

Неделю злился и рычал Борей,
А вьюга тропки к дому заметала,
Да тёмной ночью выла: “Мало…мало…
О, небо, снега больше… не жалей!”

На печке с братом старшим мне тепло.
Он сказку рассказал про крокодила,
Как тот хотел у всех украсть светило,
Хотя добро там побеждает зло.

Я плачу. Стало страшно. День, как ночь.
Смеется братец: “Ты чего, глупышка?
Ну, не реви! У солнца передышка.
А впрочем, сможем мы ему помочь:

Проснемся утром, соберем харчи,
И в путь! Пойдём искать, где заплутало.
Ты спи” – обнял, поправив одеяло,
И потушил огарочек свечи.

А на рассвете лучик озорной
Пощекотал мне щёки, брату – пятку.
В окошко погрозила для порядку:
- Явилось? Значит, кончено с хандрой!

Толкнула братца в бок: “Вставай скорей!
Оно само к нам  заявилось в гости,
И лопнет крокодил пускай от злости,
Нам с солнцем теперь будет веселей!”

НЕТ, НЕ БУДУ ЖЕЛАТЬ

Нет, не буду желать. Слышишь? Нет! Это просто жестоко!
Ведь беда без того, как с голодных краев вороньё,
Кружит, душит и жизни уносит лихою морокой.
Люди – нелюди. Носится по миру злости гнильё.

Нет, не буду желать. Просто верю, что было так надо:
Разойтись ненадолго, чтоб главное что-то понять.
Болью, эхом в душе раздаётся опять канонада.
На Голгофе бы тех, кто детей убивает, распять.

Нет, не буду желать. Быть врагами нам, право, нелепо.
Что делить нам? Зачем? И за что мне тебя проклинать?
Чуть прохладным дождем плачет жалобно синее небо,
Вновь в косую линейку мою разлинует тетрадь.

Нет, не буду желать. Знаешь, это гораздо важнее -
Слышать, как из стихов вырывается сдавленный стон.
Но играй в жизнь и смерть, как безумный фанат в лотерею,
Чтобы с эхом беды не сливались сердца в унисон.


БАБКА ПЕЛАГЕЯ

         Тёплая летняя ночь пьянила своей особой красотой. Казалось, что темный купол неба увешан огромной гирляндой с искрящимися лампочками. Звук ревущего мотора оглушал, земля проносилась с огромной скоростью под ногами, а поток прохладного воздуха приятно обдувал разгоряченное лицо. Игорь ощутил, как Ленка еще сильнее прильнула к нему, и теперь её упругая грудь явно упиралась в его спину. Он машинально переключился на третью передачу, привычным жестом плавно отпуская рукоять сцепления и выжимая газ. Мерно заурчав, словно довольный гигантский кот, мотоцикл с его 13 лошадьми был нескончаемым потоком силы и мгновенно вырвал его из реальности. Только ночь, дорога и она, девушка, понравившаяся ему с первого её приезда сюда, и которая сейчас была с ним практически одним целым.
И почему он не решился подойти к ней в прошлые выходные?
Лишь  пялился на неё, как идиот, издалека. Но обрадовался, когда “городская новенькая” дала отворот-поворот местному донжуану Витьке Кравцову, увивавшемуся вокруг нее, улыбнувшись про себя: “А девчонка-то с характером!”
И даже слегка оторопел сегодня, когда она, отделившись от толпы поклонников, вдруг направилась к нему и, положив руку на седло стоявшего рядом мотоцикла, спокойно сказала:
– Меня Лена зовут. А тебя как?
– Игорь.
– Игорь, можно с тобой прокатиться? Никогда еще не ездила на мотоцикле, а очень хочется.
– А не боишься?
– Нет! – она гордо вскинула голову и посмотрела ему прямо в глаза.
– Ну, запрыгивай, коль смелая, – улыбнулся и подмигнул ей.
Вставив ключ в замок зажигания, он не без удовлетворения отметил, что, как и всегда, мотоцикл завёлся от легчайшего прикосновения ноги к кик стартеру, после чего уселся в седло. А Лена, устроившись сзади, тут же обхватила его руками. Кровь прилила к виску,  и он слегка задрожал от волнующего ощущения близости её тела. Легкая  перегазовка и мотоцикл рванул по прямой стреле дороги. Ветер вцепился в волосы, затрепетал в зеркалах и запел.
Промчавшись десятка два километров и немного снизив скорость, Игорь свернул с трассы на проселочную дорогу.
– Куда мы? – ветер отнёс звук её голоса.
– Что? Я не расслышал, – он чуть повернул к ней голову.
– Я спрашиваю, куда мы едем? – девушка практически прокричала.
– На озеро. Купаться.
– Так я же без купальника.
– А кто тебя увидит ночью-то?
– Как кто? А ты?
– А я зажмурюсь.
– Ах, ты! – и она ущипнула его за бок.
– Не щипайся! Улетим же в кусты.
И вдруг впереди в свете фары Игорь увидел фигуру человека, бегущую прямо посередине. Расстояние стремительно сокращалось и, разглядев, что на дороге женщина, он сбросил скорость.
– Игорь, там кто-то идет.
– Вижу.
Теперь они ехали очень медленно. Но странное дело, фигура женщины тоже замедлилась, но все равно практически бежала впереди мотоцикла. Совершенно не понимая того, откуда ночью могла  здесь появиться одинокая  женщина и куда она направляется, ведь впереди был небольшой лесок с озером, но ни какого жилья вблизи, Игорь затормозил. Клуб пыли, до этого поднимающийся вслед, настиг их. Оба громко чихнули.
– Ой, смотри! Она тоже остановилась, – Ленка всматривалась поверх плеча Игоря и цепенела от страха.
Женщина действительно стояла, одетая во все белое, и скалилась, глядя на них.
Он сплюнул.
– Кто это?
– А я почем знаю?
– Поедем назад, а? Мне страшно.
– А говорила, что не боишься. Ладно, поехали.
Газанув, он развернул мотоцикл и рванул обратно, подняв огромное облако пыли. Но не успели они проехать и пяти метров, как фигура женщины снова замаячила впереди мотоцикла.
– Что это? Игорь, что это?- Ленка судорожно вцепилась в него, впиваясь ногтями в кожу.
То ли от боли, то ли от леденящего душу страха зачем-то несколько раз нажал на сигнал. В ночной тишине звук так громко разрезал воздух, что он сам вздрогнул.
Женщина резко обернулась, её глаза неестественно сверкнули, лицо исказилось в гримасе,  и … она превратилась в лохматую белую собаку размером с теленка.
Разинув пасть, из которой капала слюна, собака какое-то время стояла и смотрела прямо на них, на движущийся мотоцикл.
Девушка вскрикнула. А собака, лязгнув челюстью, вдруг свернула и бросилась прочь от дороги огромными прыжками.
Игорь притормозил, а вслух вырвалось:
– Чертовщина какая-то!
Сзади послышались всхлипы. Ленку била нервная дрожь:
– Поехали отсюда скорее.
– Не бойся! Я же с тобой!
Через несколько минут они выскочили на трассу и, набирая скорость, помчались в сторону поселка…


      Заснуть Игорь так и не смог, вспоминая прошедшую ночь и случившееся с ними происшествие.
Мать, вернувшаяся с утренней дойки на ферме, сразу заметила необычную бледность сына.
– Что случилось, сынок? На тебе прямо лица нет.
Не привыкший рассказывать матери о своих амурных делах, парень, неожиданно для себя самого, вдруг выложил ей обо всем, что с ним произошло в последнее время. И про Лену из города, которая стала приезжать на выходные к подружке, и про женщину на дороге, которая обернулась собакой.
Мать, ахнув, всплеснула руками:
– Никак бабка Пелагея снова озорничать взялась! Ты не бойся сынок. Пелагея худо  не делает, вот предупреждает только о чем-то.
– Мам, а откуда она взялась? Эта бабка? Я её раньше не видел.
– Да, кто ж её знает, откуда? Живет она за лесом, в Кузьминках, на самом отшибе её хата. Сама никого не привечает в дом и не ходит ни к кому. И никто не знает, сколько ей лет, может быть сто, а может и больше. Да только о том, что она в белую собаку оборачивается, я еще от своей бабушки слышала, вроде как предвещает что-то. Ой, я же тесто замесила на шанежки с картошкой. Поди, сбежало тесто-то.
С этими словами мать подхватилась и вскоре загромыхала на кухне посудой.


Панкратов Георгий Витальевич,
г. Москва, Российская Федерация

ГРЕШНЫЕ ЗЕМЛИ
Товарищ поехал на грешные земли
Лечиться от боли в душе.
Он взял с собой карту звездного неба
И карту секретных траншей.
Он видел такое, что видел не каждый
На самом далеком пути,
Но он собирался хотя бы однажды
До грешных земель дойти.
Ему говорили, что это занятье
Опасностью полнит мир,
Но он все смеялся: вернусь, и вам, суки,
Еще привезу сувенир.
Его провожали тайком от народа,
Тайком от всевидящих глаз.
Пугливо шептали: вернись только с Богом
И не отвернись от нас.
Товарищ уехал на грешные земли —
Такого не скажешь друзьям.
И робко молчали, когда вспоминали
Товарища по вечерам.
Пыталась родиться истина в споре —
Мол, грешных земель и нет.
Должно быть, товарищ уехал на море
И скоро пришлет привет.
Но дни проходили, и годы летели,
И праведный мир процветал.
Вот только товарища не было рядом,
Товарищ совсем пропал.
И в парках фонтаны взмывались до неба
И благоухали цветы,
И вроде любили, и в гости ходили,
И не разводились мосты.
Но люди кругом собирали пожитки
И скромный свой провиант.
– Куда же ты едешь? – На грешные земли, —
Любой был ответить рад.
На грешные земли одни за другими
Пошли экспедиции в путь.
И перестали шептать на прощанье:
Вернуться домой не забудь.
Фонтаны закрылись, цветы иссыхали,
Оставленные позади,
Но мало кто думал о брошенном счастье
На этом великом пути.
Брели караваны, и крейсеры плыли,
И тысячи просто шли:
Мечтали открыть эти грешные земли,
Мерцающие вдали.
И тех было много, что уходили
Оставив свои города.
А тот, кто остался, тот выжить пытался,
Но понимал — беда.
И вот уходили уже те, кто раньше
Совсем не желал уходить.
Искали, где выжить, хоть где-нибудь выжить,
Хоть как-нибудь да прожить.
Но кто вышел позже, отстал безнадежно,
Пока шел до цели своей,
А грешные земли ворота закрыли
И не пропускали гостей.
Пришедшие раньше построили крепость
И правили грешный бал,
А первый из тех, кто стоял перед нею,
Мертвый в песок упал.
И падали замертво перед стеною
Без сил на обратный путь
Те, кто не хотел видеть грешные земли,
Но смог до них дотянуть.
Давно та легенда живет, обрастая
Новою сорной травой,
Совсем как те земли, что бросили люди
В погоне за грешной землей.
И чей был товарищ — покрыто легендой
Под пылью седых веков.
Уехал товарищ на грешные земли,
Уехал — и был таков.


ФИНАЛ

Сейчас трудно поверить, но были времена, когда в воздухе еще не пахло войной. Украинскую трагедию ничто не предвещало, да и в России все было спокойно. Фейсбук уже существовал, но еще не стал оружием массового поражения. Люди спешили домой вечерами и строили свое счастье. В те светлые дни я мечтал стать журналистом. У меня еще не было опыта работы в московских редакциях — да что там говорить, у меня и публикаций-то не было, я был наивен: я любил, боготворил журналистику — что ж, глупость свойственна людям, особенно молодым. Кто знал, чем станет этот дивный мир, в который я там рвался, к которому делал первые шаги.
Я работал на маленькую газетку одного из петербургских районов, в итоге выпустившую несколько номеров, которые роздали в торговом центре у метро. Задания были соответствующими — побывать на празднике для пенсионеров в районном парке, сходить на конкурс любительских короткометражек, поговорить с человеком, высадившим клумбу возле подъезда. Перед самой сдачей номера меня попросили написать о финале футбольного турнира среди школьников. Событие казалось настолько ничтожным, что результат его можно было узнать по телефону или вовсе придумать — никто бы не стал проверять, добавить пару соответствующих событию штампов — и заметка готова. Но я, ослепленный сиянием будущей карьеры, которая несомненно сложится, стоит лишь подходить к своему делу профессионально, потратил последние деньги на билет и отправился в поселок Лисий Нос в городской черте, где ожидался матч, словно готовился делать репортаж, которого ждет вся страна.
Стояла прекрасная и не такая редкая для Петербурга, как выдумывают некоторые, погода, хотелось жить — все было буднично, но солнечно и празднично, все было в радость. Вот массивное здание школы, которое бы смотрелось более органично в центре старого Ленинграда, чем здесь, по соседству с ветхими, но аккуратными домишками и берущими их в окружение коттеджами нового миддл-класса. А вот, рядом, и футбольное поле — размером с половину стандартного, с трибуной в несколько рядов, настоящей сеткой на воротах и даже ограждением, чтобы мяч не вылетал.
До матча оставалась пара часов, и я отправился к школе, чтобы найти кого-нибудь из устроителей турнира. Мне представлялось, что в финале должен быть кубок, должны присутствовать какие-то более-менее официальные лица, собиравшиеся его вручить. В здание школы я вошел беспрепятственно; побродив немного, отыскал спортивный зал и, постучавшись, заглянул в маленькую каморку учителя физкультуры. Я приготовился было представиться, назвать свое издание и сообщить о цели визита, как учитель, парень лет тридцати в спортивном костюме, резко вскочив с места, заорал, бешено вращая глазами и даже не пытаясь меня выслушать:
– А ну пошел вон отсюда!
Я настолько опешил от неожиданности, что не мог ни сам двинуться с места, ни двинуть языком, чтобы что—то сказать. Перед моим носом захлопнулась дверь, и некоторое время за ней еще продолжалась ругань. Наконец, я развернулся и направился прямиком к директору школы. Идти долго не пришлось: она уже ждала меня почему—то на выходе из спортзала.
– Понимаете, я из газеты… Приехал на матч.
– Уходите, — сказала директор спокойно, но твердо. — Вам здесь делать нечего.
– Но почему?
– Сами знаете. Вы нас уже достали.
– Я? Но ведь я только приехал!
– Вот и уезжайте. Где выход, знаете?
Спорить было бесполезно. Я вышел на крыльцо, прошелся по небольшой аллее школьного двора и обернулся. Директор внимательно следила за тем, чтобы я ушел.
– Прогнали? – я вздрогнул от неожиданного вопроса и увидел возле себя симпатичную девушку. Она смотрела мне в глаза красивыми, как у Мальвины, глазами. Рядом стоял парень с камерой, он поглядывал на меня неодобрительно.
– Коллеги? — спросила красавица. — Вы с какого канала?
– Да я не с канала… Из газеты я местной. Пришел вот написать, — я кивнул в сторону поля, на котором собирались мальчишки. – О футболе.
– Ну да… о футболе, — она улыбнулась «понимающе»: мол, я тоже в теме, знаю, о каком ты футболе собрался писать.
Я тоже улыбнулся, но совершенно непонимающе – скорее ее красоте и «мальвиньим» глазам. «Что же здесь происходит?» — подумал я. По пыльной поселковой дороге прошагал в сторону поля, в задумчивости уставился на него, не понимая, где кубок, где официальные лица. До начала игры оставались считанные минуты. Два парнишки, на вид пятиклассники, возились тут же возле велосипедов, прислоненных к дереву: у кого-то что-то заклинило, и они с озадаченным видом пытались чинить.
– Это все из-за того мальчика, которого изнасиловали, — донеслось до меня. — Журналисты понаехали. Как дебилы.
Я прислушался.
– А ты знал его?
– Нет, он в другом классе учился. Дядьку того ищут, менты постоянно в школу: туда-сюда. А он же не со школы, случайный какой-то, то ли родителей знакомый… Чего они знают там?
Пятиклассники заметили мое присутствие и начали подозрительно поглядывать. Уж не примеряют ли на меня роль насильника? – поморщившись, подумал я. Вырисовывалась интересная и грязная журналистская история, рождалась новая тема — совершенно не та, за которой меня послали, но – кто бы стал спорить? – животрепещущая, злободневная, социальная. Что и говорить, любит наш народ леденящие душу истории, а как любит эти истории, народ порочащие, наша интеллигенция! Низовая Россия, дикая варварская страна – такие материалы везде и всюду шли на ура. Разве обидятся на меня в газете, если я вместо матча привезу им другую тему? Конечно, нет! А обидятся в этой – так не обидятся в десятках других. И не обидят, что главное. Поговори с этими пятиклассниками, опиши бешеные глаза физрука (а лучше сними их на телефон), доведи до истерики директрису, прикопайся к ментам – и даже расследовать ничего не надо, и так получится живой скандальный репортаж. А если еще и удастся что—то выяснить…
К тому моменту я бывал в редакциях таблоидов, где мне говорили – «Заметка должна быть такой, чтобы любой бомж перед тем, как подтереть ей задницу, захотел бы сначала прочесть». Туда брали людей без опыта, с улицы. Можно было подсуетиться, позвонить, любая редакция приняла бы— ведь именно это и есть журналистское везение, когда ты оказываешься случайно в нужном месте. Да, телевизионщики тоже «пронюхали» об этой истории, но ведь они уедут ни с чем, а ты… Мечты о славе вспыхнули – да, они у меня тоже были – но ненадолго. Я плюнул и решил, что отправлюсь к школе.
– Они не будут с тобой разговаривать, — сказала девушка с глазами Мальвины.
– Будут, — твердо ответил я.
Поймав директора в одном из школьных коридоров, я затараторил, не давая ей слова:
– Понимаете… Да, я слышал про мальчика – вот только что узнал – но приехал—то я сюда не за этим. У нас газета, мы пишем о районных событиях. Сегодня финал…
Она смотрела на меня с большим подозрением.
– А почитать—то вашу газету можно?
– Вот выйдет — почитаете. А пока вы можете позвонить в редакцию, вам подтвердят, что я там работаю. Наша газета совсем не желтая, она рассказывает жителям района о них самих. Выходит недавно, правда – не все знают. Поверьте, нам ни к чему эти гадости. Мы же не…, — и я махнул рукой в ту сторону, где предположительно стояла «Мальвина» с оператором.
– Ну ладно, — сказала директор. – Идите на поле. А вот, кстати, и тренер.
Она отвела учителя физкультуры в сторону, должно быть, объясняя ему ситуацию, а тот неодобрительно косился на меня. Наконец, подошел, представился.
– А вы тренер чьей команды? – спросил я.
– А и тех и тех, — прищурившись, он все разглядывал меня, оценивая, можно ли мне доверять.
– Я из Ольгино, — продолжил он. – Соседний поселок. Преподаю там физкультуру.
– А эти? – я указал на ребят, пинающих мяч в ожидании игры.
– Кто-то к нам заниматься ездит, кто-то сам. Да и я здесь часто бываю. А у них физрука совсем нет.
Мы прошли мимо удивленных телевизионщиков: оператор с досады плюнул и направился к машине, делать им здесь было нечего.
– Ну вот они, красавцы! — мальчишки строились на поле; на трибунах сидело несколько местных подростков, щелкавших семечки. — Мне только во время игры неудобно, давай поговорим потом. А ты походи, поснимай пока.
– А где же кубок? Кто поздравлять будет?
– Да какой кубок? – он рассмеялся, наверное, так искренне, как только умел.
От той игры осталась пара неплохих кадров, которые я и сейчас порой просматриваю. Таких страсти, самоотдачи, упоения игрой я не видел ни на одном чемпионате мира. Счет оказался разгромным – команда из соседнего Ольгино была явно лучше подготовлена. Но не расстроился никто. Тренер подбадривал игроков во время замен, давал советы, куда бежать, как бить, находил слова поддержки для каждого. Мальчишки смотрели на него как воробьи, ловили каждое слово. Простой человек в спортивном костюме, ничем не примечательный – он был для них авторитетом, примером для подражания, Мастером.
Я не планировал брать интервью – под заметку отводилась пара абзацев, клочок, освободившийся из-за плохой работы менеджеров по рекламе. Но нам было по пути: после игры мы оба шли на станцию, и физрук «загорелся» — какой—никакой, а все-таки журналист.
– У нас таких турниров тут каждый месяц по нескольку штук – разоткровенничался он. – И все на энтузиазме. Только с энтузиастами сейчас как—то не очень, — он криво усмехнулся. – Большой Питер под боком, кто ж будет в Ольгино детей тренировать.
– А многих прошли—то?
– Чего? – не понял он.
– Ну так финал же… Многих соперников отделали?
– А, — отмахнулся он. – Финал! Финал потому, что всего две команды.
Я испытывал все больший интерес к этому странному, но симпатичному человеку.
– Детишкам ведь приятно, что финал. Важный матч! Настрой, как на последний.
Между делом, буднично, физрук признался, что сидел.
– С кем не бывает, — добавил он.
– А за что? – поинтересовался я.
– Так, было дело, — ответил он.
Мы шли по узким тропам между деревьев, два человека в кепках, а впереди шла его команда, живо обсуждая матч и временами приглашая тренера к обсуждению. Тот отвлекался от «интервью», разбирал моменты.
– Ты единалишь , — говорил он одному мальчику – Отдавал бы, больше б моментов острых было. У тебя удар во, но бегаешь медленно. С дыхалкой проблемы? Ну вот. На воротах стоял отлично, только вернешься, еще пару приемов покажу… Секретных, конечно, каких же еще. Все отвернутся, да, ребят?
– А потом вот бизнесом занялся… — вернулся он в разговор. – Мячи купил, никто ж ничего не спонсирует.
Немного помолчали, я не знал, что сказать.
– Оно понятно, что никто из них спортсменами не станет. В профессиональный футбол нужно идти раньше… да и тренеры там нужны другие. Я ж не футболист никакой. И сам—то толком не играл.
Мы зашли в магазин при станции, тренер купил ребятам попить и какой-то простой еды. А потом сели в автобус. Дети шумели, за окном проносились бесконечные сосны — еще 20 минут такого зрелища, и я окажусь в Большом Петербурге.
– Слушай, дай позвонить, — сказал тренер. — А то на моем денег нет че-то. Родители просили сообщить, когда поедем. Волнуются.
Я машинально протянул телефон, и тренер принялся набирать чей—то номер. А я думал в этот момент, что понял для себя что—то важное. Ведь раньше и не задавался вопросом, зачем иду в журналистику — просто хотел и все, как капризный мальчик. Меня привлекала она сама. А теперь знал: я иду не для того, чтобы писать про изнасилованных детей. Я иду писать про таких физруков – о каких никто и никогда не напишет. И пусть никто не узнает моего имени, потому что им не будет подписано «сенсационное разоблачение», «копание в грязном белье», «репортаж из ада» и прочие «вкусные тексты». Но и моей заметкой бомж не подотрется. Пускай смотрит по телевизору сюжеты улыбчивой «Мальвины». И обходится без бумаги.
Однажды, когда та газета уже вышла из печати, я прогуливался по району и увидел мужика в тельняшке, сидевшего на пеньке с трехлитровой бутылью пива. Это был его отдых в выходной: он читал газету с неподдельным интересом – и это была высшая оценка моей работы, лучший комплимент.
– Слушай, — сказал физрук, возвращая телефон. – А ты приезжай к нам еще… Мы тут, помимо футбола…
– Знаете, — сказал я ему прямо. – Из того, о чем мы сегодня говорили, не будет опубликовано ни строчки. Мне нужен счет матча. И фамилия лучшего игрока. Такое редакционное задание. Но мне было очень интересно, правда.
– Да это понятно, — кивнул он и надолго уставился в окно, почему—то повторив несколько раз – Но все равно, но все равно…
Прошли годы, прежде чем я понял, что такой журналистики, которую я тогда выбрал, нет. Но есть писательство как последнее прибежище человека, который чувствует, что он что—то в жизни недопонял, и даже время, когда еще можно было понять, что именно – упустил. А мальчики, должно быть, выросли, и кто—то – чем черт не шутит, продолжает играть в футбол, собираясь на том же поле, кто— то забыл о нем и занялся «большими делами», а кто—то, может, уже сам начал тренировать мальчишек. А кто—то, может быть, и сел.
С кем не бывает.


ОНИ И МОРЕ

Действующие лица:

Он — мужчина неопределенного возраста в простой одежде; к залу не поворачивается — его лица зритель не видит.

Она — женщина на вид 30 лет, одета как угодно, для пьесы это не важно. Могла бы быть в шляпке, но ситуация не располагает.

Автор — появляется ненадолго, ничего особенного собой не представляет.

Жена автора — молодая красивая женщина в домашней одежде, выглядит устало, волосы растрепаны.

Ребенок — младенец, на сцене не появляется.

Сцена в темноте (вечер). 2/3 сцены занимает искусственное возвышение, изображающее причал. На нем хаотично расположены камни. На больших камнях сидят двое, повернувшись спиной к зрителю. Рядом с ними — большая спортивная сумка. Свет падает на актеров, не освещая «причала» полностью. Звуковое сопровождение: плеск воды, шум моря, крик чаек.

Она. Почему оно сегодня так беспокойно?
Он. Оно живое. Оно что-то чувствует.
Она. Оно похоже на мою душу сейчас. Я не могу понять, что я чувствую.
Он. Ко мне?
Она.(вздыхая). Вообще. Ко всему. Ну и к тебе, конечно, тоже.
Он. Это тяжело. Завтра мы не увидимся. Ты хоть можешь представить, что мы никогда-никогда больше не встретимся. Не посидим вот так у моря, не поговорим по душам, не пройдемся по ночному берегу. Молчишь? А я вот не могу.
Она. Это изменится.
Он. Тебе легко говорить.
Она. Ты думаешь, мне легко?
Он. Я не знаю (закуривает электронную сигарету)
Она. Тебе безразлично?
Он. Ну, что… Ну, что ты все время как-то неправильно… Ну, я не знаю. Я же не говорил такого.
Она. Прости. Это море вызывает у меня тревогу.
Он. Тревогу вызывает будущее, которого ты не знаешь.
Она. А у тебя?
Он. Что у меня?
Она. У тебя оно вызывает тревогу?
Он. Нет. Скорее светлую печаль.
Она. Почему?
Он. А догадайся.

Некоторое время молчат.

Она. Почему ты молчишь?
Он. А ты?
Она. Дурацкий у нас разговор (смеется). Ну что же ты даже не посмотришь на меня?
Он. Я не могу. Я запомню тебя навсегда.
Она. Не говори навсегда.
Он. Говорю, что хочу. Время утекает от нас, и мы не сможем вернуть все это когда-нибудь снова. Зачем скрывать друг от друга что-то сейчас?
Она. Ты пишешь золотыми буквами в моем сердце…
Он. … свое последнее послание.
Она. Когда совсем стемнеет…
Он. …и луна заблестит на водной глади…
Она. …и нас коснется своей мягкой ладонью ночь…
Он. …у твоих ног в комок совьется южный ветер…
Она. … и заиграют трубы звезд на небесах…
Он. … и полетят они, чтоб на твои ресницы падать…
Она. … в твоих глазах бесшумный призрак отразится…
Он … мечты, не суждено которой сбыться (снова закуривает электронную сигарету).

Некоторое время молчат.

Она. Я не верю. Я не хочу верить в это (закрывает лицо руками) Но… ведь это же невозможно. Это так тяжело…
Он. Я понимаю тебя. Ты столько помогала. Собственно, мне в жизни ничего не было надо, лишь приходить сюда по вечерам и смотреть с тобой на море. И говорить всякий бред, лишь бы ты слушала.  А еще лучше слушать тебя. Высшее счастье, дарованное мне небесами. Моя светлая.
Она(усмехаясь). Скажи еще, что ты любишь меня.
Он(тихо). Нет, не скажу. Ты ведь знаешь, что любви между нами не было. Ты никогда не могла бы полюбить меня… Да и я…
Она(очень тихо). Это правда. Я не любила тебя.
Он. И правильно. То, что было — нет, то, что было и останется между нами — это выше любви.

Звучит 1-2-секундный инструментальный фрамгент из песни «Дружба»: «И наша нежность…»

Может быть, это судьба.

Она. А я вообще не думаю о судьбе.
Он. Ну и верно, не думай. Она сама о тебе подумает.
Она. Как это странно. Миллионы людей не задумываются обо всем этом, просто живут… как, как… (подбирает слова, вдруг резко) Но они счастливы!
Он. Зато мы — свободны.
Она. Нет… (качает головой). Я думаю, это они — свободны. А мы — нет, мы несвободны.

Молчат.

У них свои истины. А я… Я хочу проснуться в другом мире, другим человеком. Я теряю себя. Пустота. Передо мной большая пустота.
Он. Окунись в пустоту.
Она. Зачем?
Он. Тебе станет легче. О тебе ведь думаю.
Она. Признаться, я тоже думаю сейчас… о себе.
Он(спокойно). И прекрасно! Думай о себе. Это правильно. Все думают о себе.
Она. Нет. Ты думаешь обо мне.
Он. Прислушайся.

Где-то вдали играет флейта. Ее слышно очень тихо — совершенно невозможно понять, откуда доносится звук.

Она. Флейта… Слышу! Тебе нравится?
Он(улыбаясь). Ты прелесть. Ты научила меня радоваться вещам, которым я никогда не умел радоваться. А ведь… А ведь они действительно прекрасны.
Она(неожиданно). А мне не нравится.
Он. Как же?
Она. Нет, музыка прекрасна. Но это музыка волнения, тревоги… Беспокойства, предчувствия конца, что ли.
Он(задумчиво). Даже так… А я и не думал об этом. Просто слушал. Не нужно наделять музыку смыслами.
Она(оглядываясь по сторонам). Мы здесь одни. Мы… и наши мысли.
Он. Да. Одни в целом мире.
Она. Одни в своем мире.
Он Точнее, в своих мирах.
Она. Нет, нет (качая головой), в своем мире, в нашем мире.
Он. Мы. Как это странно звучит — мы. Дико и странно. Разве такое бывает — мы?
Она. Бывает.
Он(шепчет). Мы.
Она. И море.
Он. Мы и море.
Она. Мы и море.

Он обнимает Ее, Она кладет Ему голову на плечо. Так они сидят, а ночь… Уже ночь.

Он. Пора.
Она(встает). Пойдем.

Они медленно проходят от одного конца «причала» к другому.

Он. Мне так хочется что-нибудь сказать тебе, но я не знаю, что бы ты хотела слышать.
Она. Ничего. Честно, ничего. Молчи.
Он. Тебе все тревожно?
Она. Да. Я не смогу разобраться в себе… Мне… Мне даже страшно.
Он. Не надо. Ну не надо же. Я всегда с тобой. Я всегда буду рядом с тобой, моя…
Она. Светлая?
Он. Моя светлая.
Она. Посмотри, как бьются волны о причал! Ведь они же знают, что не пробьют его, не сдвинут с места, не нарушат его покой. Почему же они бьются, на что надеются?
Он. Это жизнь. Ты говоришь о нашей жизни.
Она(глядя ему в глаза). И они будут? Они будут биться?
Он(не смотря на нее). Стой! (отталкивает ее и сам отшатывается) Стой, мне не по себе.
Она. Сядь!

Он садится на краю «причала».

Она. Покури.
Он. Что ты? Как?
Она. Разве в этой сцене курение не оправдано?
Он(смеется, показывает электронную сигарету, напевает). Села батарейка… Иди сюда. Просто иди сюда.
Она(садится рядом). Ну что?
Он. Знаешь. Мне тоже тяжело расставаться с тобой, но не надо затягивать эту пьесу. Мы ведь здесь не главные герои. (подходит к сумке, достает из нее тяжелую гирю, ставит рядом с собой).
Она(торопливо). Да, да, да.
Он(медленно встает, подходит к краю причала. Вот и все. Так я себе это и представлял. Далекое, милое море. А ты видишь вон те огни?
Она. Это корабли.
Он. Нет. Это чьи-то умершие надежды. Они не найдут себе пристанища. Они тоже тут — навсегда.
Она(копается в сумке, достает толстую и прочную веревку). Иди сюда.
Он(подходит к ней, смыкает руки за спиной, хватая ладонями локти). Да(шепчет). Да, да.
Она(связывает его руки). Тебе не больно?
Он. Нет.
Она. Главное — чтоб не больно. Скажи, если будет. Ну вот… Здесь готово.

Она подходит к сумке, достает еще одну веревку. Затем идет к Нему, нагибается и начинает связывать ноги.

Он. Лодки… (оживляется) Смотри, лодки-лодочки (нараспев) Лодочки, лодочки, мне бы рюмку водочки, да на вас бы, лодочки, уплыть бы далеко, вот моя кручина, коктейль из вин и сплина, он может стать и «Молотовым», если с коньяком, знал бы перед первым вздохом своим нервным, сказал бы: подождите! я не хочу туда, но что теперь печалиться, лодочки качаются, и над ними лампочкой горит моя звезда…
Она(испуганно). Ты что… Стихи сочинять начал? Вот уж не думала.
Он. Не слушай меня… Я просто начинаю бредить.
Она. Ну вот, готово (встает) Тебе тревожно?
Он. Нет, мне непонятно. Это как-то очень странно. Не знаю. Я ведь спешу. Ты извини меня, пора прощаться.

Она кладет Ему руки на плечи и осторожно целует, чуть касаясь губ. Затем берет еще одну веревку и привязывает один ее конец к гире. Другой конец веревки Она просовывает между Его ног, привязывает к сковывающему ноги веревочному кольцу.

Она(шепотом). Теперь готово все.
Он. Ты будешь меня помнить?
Она. Я буду тебя помнить.
Он. И я буду тебя помнить. Я так хотел бы с тобой остаться, но мне — надо, понимаешь? Меня ждут.
Она. Я все понимаю. Дела… Я все помню, что ты говорил.
Он. Ну, что… Проводи меня.
Она(аккуратно подталкивая его). Совсем чуть-чуть. Вот, все, ты на краю(нагибается и подталкивает гирю к краю причала).
Он. Какая глубина?
Она. Метров восемь
Он. Посмотри на горизонт. Нет, потом, после всего… Там зажжется новый огонек. Назови его моим именем. Приходи сюда ночью, если хочешь. Он всегда будет светить для тебя.
Она. Я приду, я приду, верь мне.
Он. Я так хочу, чтоб у тебя все было хорошо. (совсем тихо). Ну ладно, давай(закрывает глаза).
Она. Ты весь дрожишь…
Он. Давай!
Она. Разве я могу?
Он. Да. Ну же!

Она толкает гирю. Гиря летит с «причала», увлекая за собой и Его. Он падает за выступ, изображающий причал: звучит всплеск воды. Она закрывает лицо руками и с минуту так стоит. Затем разворачивается и, не глядя больше вниз, поспешно уходит прочь, растворяясь в темноте. Над «причалом» становится темно, и свет направляется в противоположный, ранее не освещенный угол сцены. Мы можем увидеть дверь, тумбу и вешалку. Возле двери Авторторопливо надевает ботинки, натягивает куртку, завязывает шарф. Его провожает Жена Автора.

Жена автора. Ну как, дописал?
Автор. Да, я решил изменить финал. Как там у меня было? (достает из кармана мятую бумажку, разворачивает). Поспешно уходит прочь… Ага, вот и не уходит!
Жена автора. А как же?
Автор. Смотри!

Она медленно возвращается к месту падения и стоит, наклонив голову.

Жена. И что?
Автор. Раздается звонок!

Раздается звонок, и одновременно с ним — крик Ребенка. По мере дальнейшего развития сюжета крик усиливается. Она достает телефон и отвечает.

Она. Да, дорогой. Слушаю. Ну, конечно, конечно, ждала. Как я могу не ждать твоего звонка? Почему задержалась? Ну, были тут кое-какие дела. Ой, знаешь, совсем неважные. Ну, встретимся, расскажу. Но, честно, совсем ничего интересного. Ты же знаешь, я люблю только тебя. Ты у меня такой, рррр! Ну, давай, да, давай, скоро встретимся. Ага, целую.

Она уходит.
Жена автора. Полная творческая свобода! Все, наверное, растрогаются.
Автор(открывая дверь). Хотелось бы.
Жена автора. Вот только меня это все не трогает. А он (машет рукой в сторону, откуда раздается крик Ребенка), он трогает! Ему, вон, есть нечего!

Автор выходит и закрывает дверь. Голос Ребенка стихает.

Жена автора(вслед). Давай, продавай свою пьеску дурацкую! Вот конфликт-то придумал! В жизни ему драмы не хватает. У него ребенок голодает, а ему, твою мать, драм мало! Дурак чертов. (передразнивает) Поспешно уходит прочь… (с остервенением) Шел бы ты сам прочь поспешно! Не пристроишь свою пьеску — домой можешь не возвращаться! Так-то! Море у него… Я вот на море сто лет уже не была. А что я, не хочу, что ли? (всхлипывает). Что я, не женщина?

Раздается звонок.
Жена автора (продолжая всхлипывать). Да, это я… Ну, конечно, конечно, ждала!(срывается в рыдание). Возьмешь меня на море, а? Ну возьми, пожалуйста!
Занавес. Продолжительные аплодисменты.
Крики из зала — «Бис», «Браво».
А вы чего уставились? (в зал) Чего приперлись? Смеяться над бедной женщиной? Горе-то какое! Муж достался — сочинитель!


Пархоменко Александр Владимирович,
г. Санкт-Петербург, Российская Федерация

ВОЛЧОНОК

Нет, еще не опала листва
С дуба кроны, уже золоченой.
Лишь пожухла немного трава
Под корнями, и серый волчонок

Кувыркается, будто юла.
Солнца свет всю поляну залил.
Его мама на свет родила,
Что б потом я его подстрелил.

И за задние лапы подняв,
Ножом в горло, чтобы не мучить,
Будто жизнь чужую отняв,
Ты свою жизнь сделаешь лучше.

Содрать шкуру, псам тушу отдать.
На себя совсем непохожий,
Будет он в витрине пугать,
Проходящих мимо прохожих.

Щеря пасть, черный вздернув нос,
Прижимает он лапой из ваты снег.
А в стеклянных глазах вопрос:
«Ну зачем ты так, человек?»


РЕКА

Звенит упругая вода
В травой заросших берегах.
Я часто прихожу сюда,
Не твердо стоя на ногах.
И пусто пяля в глубину
Свои нетрезвые глаза,
Вновь понимаю: не вернуть
Любви счастливых лет назад.

Все было: ревность, боль и страсть,
И врозь мы возвращались в клуб.
Но все же поцелуй украсть,
Я успевал с надутых губ.
Река бежала в некуда,
И вновь мы возвращались к ней.
Летели быстрые года
Нас удивляя длиной дней.

Но все прошло. Сюда один
По старой памяти хожу,
И щурясь в мутный цвет глубин
Гляжу, гляжу, гляжу, гляжу…
Река, как прежде, в некуда
Несет стремительность воды,
И кажется мне иногда:
Со мною снова рядом ты.

Забудет быстрая река
Свиданий наших страстный пыл.
Как ты забыла. Но пока,
Я, к сожаленью, не забыл.



 ПОЛЮБИ КНИГУ, СЫНОК

Мой милый, полюби читать,
О жизни, о любви, войне.
Да, не легко богатым стать,
Но стать умней трудно вдвойне.

Ты с книгой вместе проживешь
Тысячи жизней – не одну:
Ты с ней на Эверест взойдешь,
Опустишься к морскому дну.

В далекий космос полетишь,
И затеряешься в годах.
Ты полюби книгу, малыш,
И будет весело всегда.

Откроешь формулу любви;
Прозрев, мне объяснишь, как жить.
И вот тогда шутки твои,
Поверь, начнут людей смешить!