ТВОРЧЕСТВО КОНКУРСАНТОВ “СЛАВЯНСКОЙ ЛИРЫ-2015" часть 14

Пашкевич Карина Владимировна,

г. Минск, Республика Беларусь

ЖЕНЩИНА ПО ИМЕНИ МОСКВА

отрывок из романа

Её звали Москвой. Ей было тридцать четыре года. Она родилась и всю жизнь жила в городе–герое Москве. Москва–город был благосклонен к ней. Казалось, между Москвой–столицей и Москвой–девочкой, девушкой, женщиной существовала незримая связь. Обе цвели, хорошели с каждым годом. Развивалась, расширялась, наполнялась новыми домами, высотными зданиями Москва–столица, становясь современным престижным европейским городом, росла, хорошела Москва–девочка, превращаясь из наивной  малышки с огромными испуганными глазами в привлекательную девушку, эффектную сексуальную женщину…

…

… Москва, будучи маленькой, застала время, когда ее любимый город был оазисом светлого будущего советской пионерии. Воспоминание о том, как ее принимали в пионеры на Красной площади, было свежо, как сегодняшний день. Для маленькой Москвы было особой честью произнести слова Торжественного обещания, а потом дать худенькой и высокой, как березка, старшей пионервожатой повязать себе галстук. Момент повязывания галстука был настолько волнительным, что она даже дар речи потеряла и ничего не смогла сказать, когда к ней подошел корреспондент из «Пионерской правды» и попросил ее поделиться своими впечатлениями и эмоциями, которые вызвал в ней торжественный прием в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Ленина на главной святыни их социалистического государства – Красной площади. Надо заметить, что маленькая Москва была очень робкой, застенчивой девочкой. Во многом это было из–за того, что она стеснялась своего имени, которое, как и ее фамилия, служило предметом постоянных насмешек ее одноклассников.

А тогда на Площади ее выручила классная. За нее она сообщила корреспонденту ее имя, фамилию, класс и школу, не без удовольствия подметив реакцию удивления, которую выказал журналист по поводу имени Москва и фамилии Московская. Также классная заверила представителя прессы, что Москва Московская, как любая советская девочка, очень рада, что ее приняли в пионеры в такой торжественной обстановке, и несомненно будет жить, учиться и трудиться на благо Родины и общества.

– Будь же Москвой Московской во всех отношениях и проявлениях, – улыбнулся журналист и отправился на поиски новых «объектов» материала своей статьи.

А к Москве подкатил ее одноклассник, Вова Козлов, упитанный мальчик с курносым веснушчатым лицом и живыми быстрыми глазами и показал ей длинный язык:

– И чего это тебе не квакалось сегодня? Испугалась, да? Москва–ква–ква–ква–ква–ква–ква–а–а–а–а! – И он снова показал Москве язык. За сим делом его застал отец, который к его несчастью, но к счастью маленькой Москвы, оказался в этот момент на Площади. Он здесь недалеко работал. Застукав своего новопринятого пионера за столь низким занятием, он крепко схватил его за ухо и вывел прочь из толпы, чтобы где–нибудь, не дожидаясь вечера, хорошенько отлупить его ремнем. Вован орал, извивался, слезно и клятвенно заверял, что больше так не будет, но было поздно. Отец завел его за один из домов на Никольской и пребольно отлупил. Казалось, после такой трепки Вован уймется и прекратит дразнить маленькую Москву, но не тут–то было. Он не только не унялся, но еще больше ее задирал. Вместе с ним бесчинствовали и остальные мальчишки из их шумного безбашенного класса. В присутствии очень даже симпатичненькой хорошистки Москвы Московской они превращались в необузданное племя индейцев или стадо ослов. Они скакали вокруг ее парты, орали, визжали, поминутно дергая ее за блестящую темную толстую косу или бросая на пол ее вещи. Девчонки, которые тоже ее не любили, – завидовали ее красивым внешним данным и цепкому уму, – и не думали за нее вступаться. Они вместе с мальчишками старались, как могли, спровоцировать ее гнев и слезы. Москва с молчаливым недоумением созерцала весь этот балаган своими изумрудными глазками. Она никогда не жаловалась на своих обидчиков учителям, не плакала и не ругалась, интуитивно чувствуя, что ее слезы и жалобы вызовут еще больше насмешек и презрения. В то далекое время она и представить себе не могла, насколько такая ее железная выдержка будет помогать ей по жизни, в которой ей не раз захочется плакать.

А мальчишки изощрялись, как могли, аж из кожуры выпрыгивали. Других девчонок они не трогали. У последних были отцы, которые могли за них заступиться, а малышку Москву защитить было некому. До шести лет ее терроризировал отчим, потом он куда–то исчез, а своего родного отца она никогда не знала. То, что у нее не было отца, было ее «слабым» местом, в которое ее не упускали случая пребольно кольнуть ее одноклассники. Еще одним ее «слабым» местом было ее имя. Не сказать, чтобы оно ей не нравилось. Что–то сильное было в одном его звучании МОСКВА, и это что–то не позволяло ей плакать прилюдно, даже когда ей очень хотелось. Но и каждый день слышать противное громкое кваканье сговорившихся одноклассников было настоящей пыткой. Только она открывала дверь класса, как мальчишки и девчонки начинали дружно орать:

– Москва–ква–ква–ква–ква–ква–ква–ква–ква–а–а–а–а!

Один раз их застала за этим занятием старенькая, но от этого не менее живая и деятельная учительница математики. Дети ее уважали и побаивались. Она пережила Великую Отечественную, была очевидцем обороны Москвы в далеком тысяча девятьсот сорок первом. Она помнила вплоть до мельчайших деталей исторический парад седьмого ноября тысяча девятьсот сорок первого года, с которого воинские части уходили прямо на фронт, помнила каждое слово благословляющей их на священный бой речи Сталина с трибуны Мавзолея «…Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»,  помнила, какой тогда стоял леденящий душу и сердце холод. Парад начинался в восемь утра, а уже к пяти часам к Кремлю стали стягиваться первые колонны войск…

Помнила она и шествие гитлеровцев по Москве летом тысяча девятьсот сорок четвертого, отнюдь не триумфальное. Они прошли многотысячной колонной на глазах у сотен москвичей, понуро опустив головы, стыдясь поднять глаза, а вслед за ними ехали поливочные машины, чтобы смыть с московских улиц не только их следы, но и самый их мерзкий дух… Не могла, конечно, забыть старенькая учительница и Парад Победы на Красной площади под командованием маршала Рокоссовского двадцать четвертого июня тысяча девятьсот сорок пятого года …

– Что это вы тут разорались?! – Гневно спросила она, – Что вы расквакались?! Да ни один и ни одна из вашего жабьего болота и ногтя ее не стоит! – Под «ее» учительница имела в виду Москву, которая сидела в это время, отвернувшись к окну, – Вы хоть знаете, как блестяще написали годовую контрольную?! Половина класса «троек», две третьих – «двойки», а остальные – «колы»! Одна «четверка» у Московской, которую вы все дружно достаете! Сейчас вы у меня поквакаете, москвичи, черт бы вас побрал!

Это был конец шестого класса, май месяц. Все хотели хорошо завершить учебный год и в первых числах июня отправиться в лагеря или с родителями на Юг. Теперь им после отвратительно написанной контрольной по математике, которая была основным предметом в их профильном классе, предстояло хорошенько попыхтеть, чтобы закончить год с приличным аттестатом.

Настоящий отпор смогла Москва дать наглому Вовану, а в его лице и всему классу в один из дней Августовского путча. Для них, московских ребят, эпохальное событие тысячи девятьсот девяносто первого года было захватывающим зрелищем, увлекательным действом, игрой в «наших и  ваших». Вован, завидев Москву, которую волна митингующих захлестнула еще у Новоарбатского моста и принесла сюда, к зданию Правительства, начал по привычке корчить ей рожи. При этом, его совершенно не смущали ни атмосфера всеобщего напряжения и тревоги, вызванных мучительной неизвестностью, что будет завтра, ни обилие танков и бронетехники, ни наплыв агрессивно настроенных демонстрантов, готовых сносить на своем пути всех и вся. И тут Москва, в которой успели окончательно проснуться девичья гордость и чувство собственного достоинства, под влиянием нахлынувшей волны воспоминаний об обидах и унижениях, которые целых семь лет ей приходилось сносить от него, как и остальных своих одноклассников, и под влиянием всеобщего мятежного настроя путча, наотмашь залепила ему звонкую увесистую пощечину. За пощечиной последовал нехилые удары в лоб и в нос. К такому повороту событий не были готовы ни сам Вован, ни окружавшие их участники путча, многие из которых, не зная, как себя проявить, то задирали бэтээровцев, то бренчали на гитарах и орали песни. Драка, вспыхнувшая между упитанным шалопаем и симпатичной девчонкой с яркими изумрудными глазами, привлекла внимание и солдат, и бэтээровцев, и бесшабашных студентов, и представителей московской мыслящей интеллигенции, которых тоже здесь было в изобилии. Некоторые из них, захваченные разборками между Москвой и Вовкой, даже прослушали, что там вещал Ельцин, который лихо залез на танк, дабы произнести на публику пламенную речь о незаконности действий самовольносозданной ГКЧП. Москва, признаться, изрядно «попортила» своего противника: порвала его дорогущую футболку из Штатов, – писк моды начала девяностых, когда молодежь буквально тащилась от всего американского, – и наставила вокруг глаз фонарей, снискав тем самым поклонников среди мужской половины митингующих. Один из солдат подхватил ее под мышки, усадил на танк и спросил, как ее зовут. Когда Москва, слегка ошарашенная всеобщим помешательством, которое вызвала своим боевым характером, назвала свое имя, окружавшая танк толпа стала оглушительно орать: «Вива Москва! Вива Москва!». Это был день ее триумфа. Кто–то из молодых людей протянул ей красную гвоздичку. Через некоторое время ее снова спустили на землю и отправили домой в сопровождении добровольно вызвавшихся для этого дела энтузиастов. Вован, который не знал, куда деваться от позора, хотел уже, было, тихонько исчезнуть, но, как на грех, попался на глаза своему старшему брату, который со своими друзьями тоже пожелал принять активное участие в массовых демонстрациях. Теперь ему предстояло получить по шее еще и от него за самовольное присутствие в столь опасном для жизни месте. А потом его долго обсмеивали одноклассники, через третьи уши дознавшиеся, при каких обстоятельствах он и Москва прославились во время событий исторического девятнадцатого августа.

 Новый учебный тысяча девятьсот девяносто первый дробь тысяча девятьсот девяносто второй год Москва начала с чистого листа. Больше ее никто не задирал: мальчишки относились с должным почтением и уважением, даже приняли в свою уличную команду, а девчонки вовсю набивались к ней в подружки. Каждой из них хотелось дружить с той, в адрес которой демонстранты августовского путча восторженно кричали: «Вива Москва! Вива Москва! Вива Москва!»…

Москва не особо уверовала в такие неожиданные и бурные проявления признания со стороны одноклассников. Не окажись она девятнадцатого августа по воле Господина Случая перед Домом Правительства, в самой гуще митингующих, не столкнись носом к носу с вредным Вовкой, не начни он ее задирать и провоцировать на гнев, неизвестно, когда ей еще выпал бы шанс достойно ответить ему, а вместе с ним и всем тем, кто семь лет ее презирал, считал недостойной своего общества и своей дружбы. За долгие годы Москва привыкла относиться к одноклассникам, да и ко всем людям с некоторой долей недоверия. Впрочем, впервые чувство страха и недоверия она познала совсем малышкой, живя под одной крышей с нелюдем–отчимом. Иногда, вспоминая события тех страшных лет, когда он отравлял их с мамой и бабушкой существование, она удивлялась, как он не дошел до того, чтобы бить и ломать их фамильные вещи. Она не знала, что ее прабабушка не раз являлась к ее отчиму во сне и обещала «достать  его с того света», если он хоть что–то сделает с их квартирой и бесценными раритетными вещами ее молодости, которые она перед своей смертью завещала передать любимой правнучке. Достаточно того, что он измывается над ней, бьет и унижает ее, – за это она еще сведет с ним счеты, когда он придет туда и будет держать ответ за свою прожитую жизнь.  Почему она не делает этого сейчас? Потому что Москва с маленьких должна уяснить для себя, что нельзя любить без памяти, бесконечно, безотказно, как любит ее непутевая мать, что так должен любить, все–таки, мужчина, а не женщина…

<…>Недоверие к отчиму, к одноклассникам, даже к матери с бабушкой… Последние не особо обращали внимания на душевные переживания дочери–школьницы, занятые «перестроечными» проблемами: пустыми прилавками в универсамах и универмагах, бесконечными очередями за продуктами первой необходимости, за молоком и хлебом даже, потом – культовыми сериалами начала девяностых: «Просто Мария», «Санта Барбара», «Дикая Роза», «Моя вторая мама» … Они буквально упивались мыльными сценами любовных объяснений между Марией и Хуаном–Карлосом, интригами, которые плела властная красотка дома Линаресов Дульсина против дикарки Розы, незавидной судьбой  честной девушки Изауры, которой суждено было родиться рабыней… Но самым свежим веянием девяностых была мода на яркий вызывающий макияж – малиновую, лиловую, темно–бардовую губную помаду, смуглые румяна, темно–синие, дымчато–черные, фиолетовые тени, черную подводку для глаз, диктуемые с экранов телевизоров, к которым каждый вечер липли тысячи, миллионы домохозяек бывшего Советского Союза, чтобы не дай бог не пропустить очередную серию захватывающего сериала, и с обложек супермодного в то время журнала «Burda», эквивалентного бутылке «Советского». Последнее, как и докторская колбаса, как и глазированные сырки, была тогда в жутком дефиците – горбачевские реформы привнесли в страну алкогольный и табачный кризис. Яркий кричащий макияж дополняли соответствующие прически – химия с чудовищным начесом, вызывающие серьги–клипсы, огромные кулоны, широченные браслеты, ну и, конечно же, сплошной джинс, джинс везде и всюду: на бесконечных рядах пестрых торговых палаток знаменитого «Черкизона», на рекламных щитах, на обложках журналов, на экранах телевизора… Раз и навсегда покорив еще со времен восьмидесятых сердца модников и модниц великой Страны Советов, джинс стал своего рода «путевкой» в блистательный мир Америки, которая в то время для людей, семьдесят лет проживших за железным занавесом, олицетворяла собой символ свободы душевной и телесной, эталон, на который равнялись все, от мала до велика. Еще вчера обожаемый лимонад был вытеснен «Кока–колой», конфеты советского детства «Мишка на поляне» – «Сникерсами» и «Марсами», а старые добрые резиновые мячи и плюшевые мишки были заброшены на чердаки памяти. Наступила эра длинноногих Барби и Синди, Микки–Маусов и Дональдов Даков, а советские кафе–мороженицы уступили место новомодным «МакДональдсам». Люди чувствовали на своих лицах веяние свободы, пьянящей, дурманящей, будоражащей, и с легкостью отказывались от вчерашних идеалов: Родина, Коммунизм, Ленин.  Лозунг «Моя Родина – СССР» был вытеснен другим, более романтичным и призывным «На свидание с Америкой!». Москве в силу маленького возраста и хронического одиночества не пришлось воочию лицезреть эпохальный рок–фестиваль,89 в «Лужниках», знаменовавший собой окончательное падение железного занавеса, зато она прекрасно была знакома с кассовыми дискотеками начала девяностых, на которых исполнители популярных зарубежных и отечественных хитов в стиле диско буквально взрывали стадионы, собиравшие тысячи своих поклонников. На эти дискотеки повзрослевшую Москву вытаскивали ее подруги из старших классов, которых она нашла себе после переворотного в ее жизни девятнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто первого. Они же научили ее модно причесываться, краситься, по–современному одеваться. Москва не любила яркий вызывающий макияж, но тушь, блестки на лице, розовая помадка, перламутровый лак для ногтей, поставленная на бок челка – еще один тренд девяностых, и пластиковая бижутерия были неизменными составляющими ее имиджа.  Не пренебрегала она и модными в то время лосинами самых разных цветов и оттенков, джинсовыми юбочками выше колена и бесчисленными кофточками, топами, рубашками… В них она щеголяла с подружками по Центральному парку культуры и отдыха имени Горького, забитому палатками с попкорном и сахарной ватой, зажигала на дискотеках, шум и гам которых оглушал всех находящихся в радиусе пяти километров, на трибунах болельщиков стадиона «Лужники» – полюбившие Москву ребята из старших классов, да и из ее восьмого, регулярно таскали ее туда на футбольные матчи «Россия–Мексика», «Россия–Исландия», «Россия–Украина»… На матче «Россия – Люксембург» Москва даже умудрилась ввязаться в драку. Она не менее рьяно болела за сборную своей страны, чем твердолобые качки–фанаты, а возле нее «посчастливилось» сидеть какому–то очкастому ботану, который, зараженный повсеместно распространившейся европо– и американофилией, выказывал неимоверное презрение к сборной своей родной страны. Реакция Москвы была мгновенной: она разбила ему очки. Ее еле оттащили от бедолаги, который заметил, что таким, как она, место, скорее, в психушке, нежели в общественных местах. На сторону Москвы встали все ее знакомые фанаты, среди которых было много ее тайных поклонников, – они схватили незадачливого болельщика за шиворот и бесцеремонно вытолкали с территории стадиона, предварительно неплохо намяв ему бока. А Москва осталась вместе с ними до самого утра праздновать очередной триумф сборной России. Этой же ночью она на одном дыхании осушила три бутылки пива. Этой же ночью она впервые поцеловалась…

Пашков Юрий Даниилович,

г. Минск, Республика Беларусь

ОТПОВЕДЬ

Нет пророка в отечестве своем.

    Евангелие от Матфей, 13, 57.

Загадочно неповторимы

молящиеся в века.

Мы на земле пилигримы

От вскрика и до звонка.

   ПВ

Забродила в умах человеческих

совесть с честью,

а, может, вино.

Нет поэта в своём отечестве,

и не видно его давно.

Да и нужен ли он –

доверенный

правды жизни и перемен?

Он в отечестве –

преждевременный,

а скорее – ненужный всем.

Всё идёт по пути упрощенчества,

меньше думаешь –

крепче спишь.

Нет поэта в своём отечестве,

сибариты и мыши лишь.

Век бессовестный.

Приспособленчество

нормой стало давным-давно.

Нет поэта в своём отечестве,

а отечеству – всё равно.

Он – отвергнутый символ жречества,

молит люд вразумить небеса.

А поэту твердит отечество:

«если глуп,

вразумляйся сам!».

Кто ж напомнит тебе,

человечество,

Стих Матфея и Новый Завет?

Нет поэта в своём отечестве…

И пророка, похоже, нет…

Петрова Мария Александровна,

г.Рыбинск, Российская Федерация

ПОЭТ

Изобретать, искать неповторимый образ,

Во тьме ночной угадывать свет дня,

Искусством ввысь себя маня,

Идти на зов и слышать некий голос…

То дьяволу, то богу ближе диктовать…

Рассудку, жаждущему стать звездой, не ясно,

Что плодотворно, мизерно, опасно –

Он не устанет слово смаковать.

        

Певец мгновенья и сиюминутной

Мелодии души, записанной на лист,

Импровизирует, как в джазе пианист,

На интуиции мистической и мутной…

Но в таинстве великом плачет на него

Елей, смиренно лба касаясь.

Он созерцает вечность, поднимаясь

С колен, перерождаясь в естество.

***

Прожить, прочувствовать до дна бокала

И возлюбить момент или тебя,

А может быть, в моменте – высшее начало

Единства и искусства? Не себя –

Я слово высказать без выдумки желаю,

Поэзией, связавшей мысли, чувства, я горю,

Я истину и радость узнаю,

Я творческий союз благословляю!

Искра волненья в нас одна – мы это уловили

И записали в сердце – божий дар!

Внутри и безмятежность-штиль, и дум пожар,

Возможно ли, чтоб дважды мы любили?

И струн души пленительно касаясь,

Выводит Вечность неизбежный свой закон,

Она творит, к бумаге прикасаясь,

И держит таинства нетронутый флакон…

ТОНУТЬ ИЛИ ГОРЕТЬ?

Нам каждый день из пепла возрождаться

Велит судьба, из-под земли, с небес

Она трубит всем смертным, кто чудес

Не ощущает, искренне смеяться

Не позволял себе…и не просил

У Бога сил на добродетель,

Кто не борец был, а простой свидетель,

Крест проклинал и мерзости сносил.

Она выпинывает без сожаленья

На край вулкана, жизни суету

Отбрасывая в кратер, за черту,

Грозясь и нас туда швырнуть без сожаленья.

Но неспроста нежданная фортуна

Ей противостоит, спасая всякий раз

Людей. Её лукавый глаз

Разводит и Вулкана, и Нептуна.

И не сгорел, не потонул покуда мир,

До бесконечности он простоит или до срока?

Разбудит ли зловещий дар пророка

И исцеляющий – его? Но мир – как тир:

Стрельнёшь наотмашь – благом не вернётся

Или отскочит рикошетом твой патрон:

Тебя – на каторгу, врага – на трон.

После паденья…сущность обернётся.

О чём молчим в бездействии? А властвовать собой

Не возжелаем ли? Творцами стать возможно.

А если упадём – ползти – вперёд… Не сложно

Лишь тем, кто сдался духом в смертный бой.

В кромешной тьме нам выбор дань узреть:

Зарницу, иль зарю, иль звёзд мерцанье.

Нам – каждому – завещано призванье.

И не пора ещё тонуть или гореть.

Пиетиляйнен Елена Евгеньевна,

г. Петрозаводск, Российская Федерация

РУСЬ

Утром сонные осины

Ветви моют в облаках.

В детстве Русь меня носила

На березовых руках.

Убаюкивала ветром,

Песней самою простой.

Обливала лунным светом,

Как колодезной водой.

И, оргáн грозы настроив,

Тишину – покой поправ,

Укрепляла дух настоем

Из огня и росных трав.

А когда душа приникла

В тихой горечи к полям,

Угощала земляникой

Солнечных своих полян.

И утраивались силы,

Восставал бунтарский нрав!

Но лицом в подол России

Из душистых теплых трав

Я в отчаянье безмерном

Упаду еще не раз,

Сохранив святую веру

В Бога. В Родину. И в нас.

***

Обгоревшего неба излом

Впился в зубчатый выступ леса.

Ветви ивы связал узлом

Расшалившийся ветер-повеса.

К истомленной воде приник,

Распластался невинной зыбью.

Я глотаю блаженный миг –

Настоявшийся вечер выпью.

А у воли в невольном плену

Бродят кони за томной рекою…

Я в ладонь зачерпну тишину

И уставшую душу омою…

***

Погасло пламя нервное к утру.

И на губах истаяла молитва…

И плачет по-сиротски на ветру,

Вздыхает жалобно в бессоннице калитка.

Мой горький день, отгомонив, иссяк,

Полгоризонта подпалив закатом,

И беглых птиц трепещущий косяк,

И белый локон в облаке кудлатом.

Когда уходит самый первый друг,

Из настоящего становится он бывшим.

Но ощутишь не сразу и не вдруг

Его уже забытым и забывшим.

А где-то слышится кукушкин плач,

Хоть ей по кукушатам плакать поздно.

И воспаленный ветер, как палач,

Заламывает ветви соснам.

Но от любви  уже я не умру.

Моя душа – как в панцире улитка.

И, всхлипывая, бьётся на ветру

Незапертая с вечера калитка…

Пичурин Антон Сергеевич,

п. Первомайский, Оренбургская обл.,

Российская Федерация

70-Я ПОБЕДНАЯ ВЕСНА

Взгляд ветерана… Светлый и родной,

Суровый и немного утомлённый,

Застыл навек в глазах последний бой

И жизни путь, войною опалённый.

Москва и Ленинград, и Кёнигсберг, и Брест,

Одесса, Прага, Крым и Севастополь…

Ты пол-Земли прошёл, солдат, неся свой крест,

В Берлине станцевав победный пасодобль.

Увы, не все преодолели этот путь:

Сразили многих вражеские пули.

Ты раньше думал, что потом, когда-нибудь

Забудется тот страшный бой под Тулой,

Уйдут из памяти былого голоса,

И смерть товарищей забудется… Но ныне

Опять далёкие и страшные года

Проходят пред глазами как картины.

ОДА К РОСИИ

(стихотворение в прозе)

О, Родина! О, многострадальная и непокорная Русь! О, великая Матушка Россия! Обращается к тебе сын твой, взращенный и выпестованный необозримыми красотами одной из сельских глубинок губернии Оренбургской.

О, Мать! Сколько довелось пережить тебе тяжб и страданий на своём веку – одному Богу известно! Хазары, чинившие бесчинства, завоеватели Чингисхановы да Батыевы… Сколько слёз пролили сыны твои верные, сколько испытаний вынесли, когда тебя больше двух сотен лет неволили монголо-татары. Но ты, Матерь, и после сего смогла восстать из пепла! Твои верные, сильные да храбрые сыны сражались с врагом, не щадя живота своего: ты выстояла под натиском наполеоновских полчищ, не покорилась фашистам, которые камня на камне не оставили от многих твоих городов и весей…

Ты сохранила своё величие, Матушка Россия! И слова из гимна нашего – «хранимая Богом родная земля» – не просто слова, но сущая правда. Ты действительно хранима Господом, Который оберегает тебя ежедневно, ежечасно, ежеминутно…

Я горжусь тобой, Мать моя! Я счастлив, что живу на земле, взрастившей сотни гениев, будь то Пушкин, Ломоносов, Толстой или кто-то ещё…

Нынешние россияне – не Иваны, родства не помнящие. Мы ведаем, какого мы роду-племени, да разумеем, что живём на великой земле, пропитанной кровью и потом наших пращуров, не на жизнь, а на смерть боровшихся за Мать свою – Великую Русь!

О, Родина! Славься своим величием и своей державностью, великая Россия! Да не сломят тебя страны Западные своими санкциями и провокациями, да не смогут попрать твою честь и твоё достоинство, выстраданные многовековыми потрясениями.

Славься, Великая Русь! Несись, подобно резвой тройке, в неведомую даль будущего! Да хранит тебя, сыновей да дочерей твоих верных Господь и ныне, и присно, и во веки веков!

***

На побережье налетела буря,

Опять бушует мощный ураган,

И чёрной чайки крик, подобно пуле,

Насквозь пронзает бренный океан.

Раскаты грома воздух сотрясают,

И шторм играет волнами судьбы,

Корабль мчится, он пока не знает,

Что ждёт его по курсу, там, вдали.

Каким богам изволит он молиться?

Тяжёлый крест несёт иль налегке?

Живут ли в его сердце чьи-то лица?

Несокрушим или покорен он судьбе?

Всё это – под вуалью вечной тайны,

Которую он не раскроет никому…

И лишь огни бросают свет печальный

На вожделенную далёкую страну…

Подзоров Павел Сергеевич,

г. Бобруйск, Республика Беларусь

НА ЗЕМЛЕ ПРОЕЗДОМ

Пришелец возник прямо посреди тротуара в середине дня. Внешний вид его был подобран и настроен заранее так, чтобы особо не выделяться среди спешащих граждан. Это был собирательный образ среднестатистического землянина для данной местности.  Невысокий, крепко скроенный мужичок, в шляпе, с длинными рыжими усами, в красном пиджаке поверх полосатой майки-тельняшки, спортивных штанах с лампасами. На ногах были носки (оранжевый и зелёный) и самая распространённая в этих местах обувь – тапочки-сланцы.

Не обращая внимания на хлопьями валивший снег, пришелец обратился к проходившей мимо старушке громким «Шаляпинскиим» басом :

–  Скажите, где тут у вас принимают космических путников ?…

Бабулька подскочила от могучего рыка – Тьфу на тебя!.. Алкашня проклятая…Позаливают  зенки с утра…- продолжая бурчать, она торопливо отошла.

Подрегулировав тембр и громкость голоса, пришелец обратился к  спешащей хмурой женщине с тем же вопросом.

– Где принимают?.. В дурдоме принимают. Давно там тебя заждались видать – и быстро пошла дальше.

Похоже, с внешностью был промах. Пришелец осмотрелся и направился в ближайшую арку.

***

Через несколько минут оттуда вышел весьма респектабельный гражданин. В норковой шапке, дублёнке и тёплых ботинках. Руку пришельца (а, как вы догадались, это был именно он) украшали дорогие часы и ещё более дорогой перстень. Усы уменьшились до соответствующего размера и почернели.

Теперь граждане не шарахались от него. Но после нескольких слов почему-то начинали «топтаться», испытывая непонятное желание прекратить разговор.

Пришелец недоумевал. Он спокойно и обстоятельно рассказывал о том, кто он, откуда прилетел и куда направляется, о цели своего короткого визита.

Цель была простая. Как и любой высокоразвитый представитель цивилизации, обогнавшей в своём развитии Землю на тысячелетия, он хотел поделиться с её обитателями знаниями и мудростью. Он обладал такой информацией, которая одним махом могла бы прекратить все войны и конфликты, а человечество поднять на такой уровень развития, где каждый мог быть счастлив, не затрагивая при этом интересы других.

Именно для этого он изменил маршрут и – что называется, проездом – посетил планету Земля. Время его пребывания в силу протекающих во вселенной процессов было строго ограничено. И вот, часть его пришелец потратил на безуспешные попытки коммуникации с местными аборигенами.

В конце концов , результаты переговоров  привели его к зданию с надписью «Администрация». Время неумолимо утекало. Пришелец, вздохнув совсем по-человечески, вошёл в дверь. В просторном холле царил полумрак. Он направился было к лестнице, но окрик незамеченного вахтёра, притаившегося за неприметным столиком в самом углу, остановил его.

– Кто?.. К кому?.. По какому вопросу? – деловито и неспешно  расспрашивал страж дверей.

Пришелец уже уяснивший, что, во избежание потерь времени,  не стоит пересказывать каждому встречному свою историю, был немногословен и отвечал осторожно.

– Посетитель… К самому главному… По очень важному вопросу. И срочному – добавил он, прикидывая, сколько времени остаётся до времени открытия внепространственного туннеля. После тщательного уточнения всех подробностей, вахтёр каллиграфическим почерком занёс данные ( наспех придуманные Пришельцем ) в специальный журнал учёта посетителей  и отпустил с миром.

Следующая преграда ожидала звёздного альтруиста за дверью с надписью «Приёмная».  Необычайно суровая дама со скорбным выражением лица решительно остановила посетителя.

– Куда?… Вам назначено?.. Ах, нет… Тогда пройдите в «Общий отдел» и запишитесь на приём. Приёмные дни каждый второй четверг месяца с 9 до 14…

Но я… я прибыл… я  с другой планеты…  помочь человечеству… у меня ограничено время  –  залепетал пришелец подавленный неприступной, как стена секретаршей.

–  Да хоть с того света – мимика секретарши не изменилась – Порядок установлен для всех! Сейчас все стали важные. И у каждого дело неотложное. Так что, не вижу оснований нарушать Инструкцию.

При последнем слове на лицо секретарши легла печать благоговения.

Пришелец бросился по коридору ища на дверях надпись «Общий отдел», не замечая, что при этом ругается – про себя – вполне по земному.

Как и ожидалось «Общий отдел» оказался в максимально удалённой от «Приёмной» точке здания. Пришелец повернул ручку и слегка толкнул дверь. Та не поддалась. Из-за двери слышались приглушённые женские голоса и смех. Он надавил на ручку и толкнул сильнее.

– Обед, мужчина! – громко заявила проходившая мимо по коридору дама. Выражением лица, очень похожая на неприступную секретаршу. Но с более явным оттенком презрительности.

– Обед?.. Это долго?  –  взволновался Пришелец.

–Читать умеете?.. Грамотный?..  Вот и прочтите. Я вам – не справочное бюро –произнесла дама ледяным тоном и неспешно прошествовала по ковровой дорожке дальше.

Не обнаружив никаких табличек, Пришелец бросился вниз, к вахтёру.

Тот, неспешно прихлёбывал чай из гранёного стакана и читал замусоленную газету. Выслушав пришельца, глядя на него поверх очков, он кивнул на стенд и снова углубился в чтение анекдотов, так и не удостоив  Пришельца словом.

С неимоверной скоростью Пришелец просматривал море информации. Наконец наткнулся на график работы «Общего отдела». Осталось десять местных хроноединиц, именуемых минутами. Но собственное время его неумолимо поджимало. Дорога была каждая секунда.

Пришелец снова вздохнул и, проигнорировав собственную Инструкцию, дематериализовался. Практически в тот же миг он возник в нутрии кабинета «Общего отдела».

– Люди земли! Я – прише ….– громкий женский крик прервал его на полуслове. Дамы занимались примеркой новых нарядов. Две демонстрировали обновки, остальные пили чай и занимались их обсуждением. Те, у кого таких не было были настроены критично – из-за зависти, те у кого такие уже были – тоже не восторгались по причине желания быть их единственными обладательницами.

– Как Вы сюда проникли?!! –  дама необъятных размеров, испепеляя пришельца взглядом, приподнималась из-за стола. – Немедленно покиньте кабинет! Немедленно. Или я приглашу охрану.

– Но я … мне… – начал было пришелец.

– Я сказала – сию же минуту! – повысила голос могучая дама и ото  льда в  голосе начальницы «Общего отдела» цветы в кабинете поникли, словно прихваченные ранними заморозками.

Пришелец, не помня как,  вновь очутился в коридоре. Он вдруг вспомнил, что с окончанием обеда грозных модниц из «Общего отдела», начинался обед секретаря и Главного начальника. Да и всё равно, запись на приём на следующую неделю его не устраивала.

«Будь –  что будет»  – решил  он – «Пойду напролом.  Чёрт с ней – с инструкцией»

Прибегать к гипнотическому воздействию на секретаршу –  как он собирался первоначально – к счастью не пришлось. Входя в дверь «Приёмной» Пришелец нос к носу столкнулся с выбегавшим из-за массивной двойной двери Главным начальником. Он был в шляпе и  на ходу застёгивал измятый плащ.

– Здравствуйте, я к Вам! – начал звёздный страдалец, но поняв, что не успевает, а главное, что его не будут слушать, он одним мгновенным мыслеимпульсом послал информацию о себе и цели визита напрямую в мозг Главного начальника. Глаза секретарши, которая ухватила часть «рикошетом» широко открылись. Она покачнулась и схватилась за подлокотник массивного офисного кресла…

Но Главный начальник смотрел на Пришельца со скептической улыбкой. Это был тёртый-перетёртый, закалённый в закулисных  боях и подковёрных баталиях ответственный работник.  Такого «голым мыслеимпульсом» не возьмёшь!

Продолжая усмехаться, он направился к двери

– Вы мне не верите? – упавшим голосом пробормотал Пришелец.

– Верю, гражданин. Ве-рю!.. С удовольствием бы Вас выслушал… Сам мечтаю о всеобщем счастье – он снова усмехнулся – для того мы тут и работаем!.. Но на совещание к  Первому опоздать не могу  –  не имею права. – Он сделал непонятный жест, чиркнув себя ладонью по горлу. – Вот, так.

Зайдите на недельке. Всё обсудим, обговорим. Планы наметим. Если надо будет, комиссию создадим специальную. По изучению вопроса. Запишитесь у секретаря… Изольда Альбертовна – запишите товарища… вне очереди. А сейчас прошу простить – спешу.

И он выскочил из кабинета.

***

Вновь Пришелец оказался на улице. Истекали его последние минуты пребывания на Земле. Полная неудача. Провал миссии.

Но что же делать? Что?..

Тут Пришелец нащупал в кармашке небольшой кругляшок. Мыследиск !  Ещё до начала своего путешествия,  он сделал запись того, что хотел передать людям планеты. Так,  на всякий случай. И, похоже – не ошибся.

Он огляделся по сторонам. Временная оболочка начинала терять форму, а по близости, как назло, никого не было.  Только какой-то малыш, лет пяти-шести копался лопаткой в большом снежном  сугробе. Всё, медлить больше нельзя, время истекает!

– Малыш!.. Эй, малыш!.. Подойди-ка сюда. – тот подошёл с интересам глядя на странного «дяденьку» вокруг которого разливалось радужное сияние, а силуэт его колебался и начинал плыть. – Вот, малыш, возьми эту штуку! Отдай взрослым, лучше всего вашим учёным. Здесь – Великое знание и Счастье человечества. Смотри – не потеряй.

Он грустно улыбнулся и растаял в воздухе перед удивлённым, но ничуть не испуганным малышом…

***

Пришелец, приняв свой естественный вид, с невообразимой скоростью нёсся во внепространственном туннеле. В общем, он был доволен. Не смотря на неудачу прямого контакта и ограниченность времени пребывания. Он был уверен, что рано или поздно запись попадёт в нужные руки. Её прочтут, и цель его будет достигнута.

Хотя, что ни говори,  Земля –  самая странная из виденных им планет.

***

Коля поужинал и, согревшись горячим бабушкиным чаем с плюшками, пошёл в свою комнату.

«Интересный дяденька – думал он, потирая раскрасневшиеся от мороза румяные щёки – И светился весь, как новогодняя ёлка. А может, это Дед мороз пришёл, заранее? Только шуба у него какая-то не дедморозовская, у папы почти такая же. Ладно, это не важно, главное – красивую игрушку подарил».

Коля полюбовался на большую мерцающую пуговичку, оглянулся – не видят ли 

взрослые –  и бережно спрятал в шкатулку…

СЧАСТЬЕ – В КОСМОСЕ

Ему было очень тяжело.

Сверху практически монолитная скала. Приходится искать, нащупывать едва заметные трещинки. На попытки расширить их уходят все силы. Да, силёнок бы побольше. Вода есть. Не много, но пока хватит. Потом выпадет  росса. Часть, конечно, испарится, но хоть малая доля, но пробьётся,  проникнет сквозь толщу грунта и камня.

А вот света нет. А без света – нет силы. Пробиваться.. Пробиваться к свету, не смотря ни на что.  Свет это – сила. Свет – жизнь!

Уже немного, осталось чуть-чуть. Последние усилия. Он нащупал трещину достаточной толщины и устремился туда. Осталась последняя преграда в виде плотного грунта.

Только бы добраться до поверхности. Свет поможет окрепнуть. Дать новые крепкие корни, из них – новые сильные побеги. Тогда и вода будет проникать беспрепятственно, досыта насыщая влагой.

Как удачно! Узкая щель между двух непробиваемых плит. Вот и свет впереди. Свет!

Блеклый слабый  Росток устремился туда.

***

На космодроме было многолюдно. Посреди серой безжизненной равнины стояли провожающие. Звездолёт был готов ко взлёту и, стоящий на площадке перед люком экипаж, слушал последние напутствия.

Если бы Росток мог понимать человеческую речь, то он бы услышал:

– Братья! Много лет мы жили, не думая о судьбе планеты. Мы черпали её природные ресурсы, не задумываясь о будущем. Но час расплаты наступил. На всей планете не осталось и одного растения. Ни одного! Как радовались бы мы, увидев самое неказистое деревце. Да что там деревце – листок! Травинку!..

Выступающий  помолчал. Смахнув скупую мужскую слезу, он продолжил:

– К сожалению, процесс необратим. Чтобы не погибнуть мы вынуждены посылать наши корабли к иным звёздам. Одних – в слабой надежде найти новый мир, готовый принять нас. Других – доставить хотя бы  какие-то растения, способные выжить и оживить планету.

Удачи вам, братья! Как бы это высокопарно не звучало, но именно вам искать наше счастье в далёком космосе!..

Космонавты вошли в звездолёт. Люк  закрылся.

***

Ничего этого Росток не знал. Увидев  долгожданный свет, он изо всех сил рванулся и … пробился на поверхность…

Именно в этот момент из дюз звездолёта, располагавшихся прямо над ним, вырвалось всепожирающее пламя…

Ростка не стало…

Люди отправились искать своё счастье в космосе…

Полетаева Елена Васильевна,

г. Самара, Российская Федерация

МАМИН ОБРАЗ

Хлеб испечь, то не работа.

Это – добрые дела.

Помню я, как по субботам

Мама хлеб для нас пекла.

В кадке глиняной месила,

Подсыпая всё муку

И, сажая в печь крестила,

Ставя ближе к угольку.

Той молитвы православной

Все слова знакомы мне.

Стала корочка румяной,

Хлебный дух по всей избе.

Проявляет милость небо,

К звёздным тайнам нас влечёт.

Вкус родной земли у хлеба,

На земле добро живёт.

Каравай лежал, томился

На расшитом рушнике.

Вновь улыбкой засветился

Мамин образ вдалеке.

С  ВЕЧНОСТЬЮ  ВСЕЛЕННОЙ  В  УНИСОН

За окном берёзовая роща

Сыпет золотистою листвой

И смотрю на жизнь теперь я проще,

Усмирив характер гордый свой.

Жизнь – моя любимая подруга

Перешла заветный Рубикон

И земля вращается по кругу

С вечностью вселенной в унисон.

Строятся в шеренгу дни за днями,

Строго соблюдая свой черёд.

Чётко всё в природной панораме,

Стрелки жизни движутся вперёд.

Солнечным теплом земля согрета,

Дни, как на подбор, все хороши.

Все частицы и тепла и света -

Кладезь человеческой души.

ГЛАВНЫЙ СМЫСЛ БЫТИЯ

Вьётся дым тонкой струйкой над крышей,

В нашем доме тепло и светло.

Тихий глас добрых предков услышан

И от сердца опять отлегло.

Дом бревенчатый, ставни резные,

Окна ласково смотрят на юг.

Душу греют мне стены родные,

В каждом брёвнышке пращура дух.

Оживает скрип старой калитки,

В самоваре горит уголёк.

Старины здесь далёкой в избытке,

Прошлых лет возвращается срок.

Светлой радости сладкие слёзы,

Словно капли слепого дождя.

Белым счастьем рассыпались росы,

В доброте главный смысл бытия.

Пономаренко Юлия Ивановна,

д. Гомель, Витебская обл.,

Республика Беларусь

ЗВУКИ

В комнате моей часы:

«Тик-Так!»

Сердце бьется молотком

Им в такт.

В комнате моей «хомяк»:

«Шу-Шу!» –

Это я рукой тетрадь

Шуршу.

Двери в комнате моей:

«Скрип!»

А в душе застыл немой

Крик.

А на кухоньке моей:

«Ишь!»

Это чайник закипел

Лишь.

Звуков в доме у меня

Без-

дна!

Только в доме я совсем

Од-

на…

ЧИТАЮТ ПАЛЬЦЫ

Читают пальцы, я вижу часть

Обрывков мыслей несовершенных.

И в новом томе я, жаль, «не в масть»,

И наши тексты неоткровенны.

Читаю мысли, а между строк

Всплывают лодки былых крушений…

Четыре года – приличный срок

Для пересмотра моих решений.

А в эпилоге – надежды нить,

На ощупь вижу, и с дрожью чуждой

Тянусь руками перезвонить,

Но замираю: «А вдруг не нужно?»

НОВЫЙ ДЕНЬ

В кружевах мокрого снега апрельский день,

Капают с плеч на ладони весенние слёзы.

Из-за густого тумана не видишь тень,

Ждешь, когда тучи подарят веселые грозы.

Теплые унты сменишь на два сапога,

Это напомнило смену машинной резины.

Только в лесу, как прежде, сугробы-стога,

А на полях увязаешь в белёсой трясине.

В кружевах мокрого снега ещё весна.

Бросила резко, небрежно природа уздечку.

Только тебя не обманешь – тебе не до сна,

Хоть, приходя домой, залезаешь на печку.

ТАЙНА РАССВЕТА

Приходит в мир рождённая заря,

И солнца луч летит, щеки касаясь.

В туманном мареве притихшие поля,

И я в рассветной дымке растворяюсь.

Не видно сквозь подкравшийся туман

Лица знакомого, лишь силуэты ночи

Уходят прочь, и скроется обман,

Которого свет солнца знать не хочет.

Что рассказать пытается рассвет,

Когда над пеленою затухает?

Быть может, он дубраве шлет привет,

В которой аромат благоухает?

А солнца луч ласкается с листвой,

Густой туман над речкой застывает.

Рассвет тебя приветствует: «Я твой!»,

Но тайны прелести своей скрывает.

И я иду на встречу с тишиной,

Ногами по росе едва ступаю,

А в сердце дрожь – рассвет тому виной.

Иду на свет… Куда – сама не знаю…

РЕЦЕПТ

Алмазное слово возьмем за основу,

Разбавим сплетением фраз,

Добавим метафор, эпитетов, снова

Прочтем это несколько раз,

Немного эмоций для сердцебиенья,

Изюминку бросим на дно,

И ритмы, и рифмы, чтоб наше творенье

Пьянило, как будто вино,

Щепоточку специй для ясности чувства,

Кинжалом взболтаем в конце

И, выпив коктейль под названьем «Искусство»,

Чудесный итог прочитаем в лице.

Потапова Полина Владимировна,

г. Челябинск, Российская Федерация

СОН ДАНТЕСА С РЫБНОГО ЧЕТВЕРГА НА ПЯТНИЦУ

Слоёный лёд с хрустящей коркой,

с начинкой рыбьих глаз внутри,
с утробно спрятанной икоркой.

Какой? Вспори и посмотри.
Но обломай сначала зубы

и проберись через слои,
когда осилишь самый грубый –

побереги мозги свои:

…там самых тонких сорок девять слоёв течёт на перебой
там обезглавленная пелядь плывёт-бредёт сама собой
под голубыми небесами там тонут храмы в образах
и пересолена слезами икра кровавая в глазах
кровоточит вода святая там из-под пули и с моста
свисает рыбка золотая назло гниющая с хвоста
свои концы закинув в воду и не пожив почти совсем
ведь ей хватило кислороду на 33 хоть 37
и на цепи там кит учёный и мир крещёный на пиру
и лезет Пушкин обречённый зачем-то в каждую дыру
хоть там ему совсем не место ведь не коты там а киты
и в том гробу его невеста видала так же как и ты…

Проснись, француз, ведь ты католик,

тебе наш Пост ведь не указ,
под Рождество ведь рыбный столик

закажешь ты не в первый раз.
И не впервой, вороньим нюхом

почуяв падаль, ты сожрёшь
у рыбы вспоротое брюхо

и не подавишься ведь, Жорж!
И с двести-черт-те-сколько первой

звездой появится на свет
очередной неправоверный

немой – без голоса – поэт.
Проснись же! Встань убитый горем –

твой сон ни в жилу, ни в строфу,
пока воняют дохлым морем

скелеты рыб в твоём шкафу.

НЕСОН

То – страшный сон, а на яву-то
смотри живи во все глаза:
ещё не втоптанное утро,
ещё не кровь, ещё роса,
ещё не вспоротое поле
и как живое без прикрас,
(и, видит бог, ты против воли
отдал в то утро тот приказ),

ещё не стреляные танки,
не человеческий газон,
ещё солдаты, не останки,
ещё не вечер и не сон,
ещё не кружатся вороны,
(и, видит бог, ты не хотел
пустить в то утро ту колонну
по той траве ещё без тел),

ещё за вздохом длинный выдох,
и где-то в лёгких горячо,
ещё так чётко виден выход,
по обе стороны причём,
ещё не сон, ещё немножко –
и все признают: это явь
и с ними Бог, а не Ерошка,
и ты прикажешь не стрелять.
………………………………..

Уже не кровь – тела зарыты.
Уже не жжёт на выдох-вдох.
Уже не сон – глаза закрыты
И видит Бог.

ПУСТОЕ

всё равно не сдержишь обещаний,
ничего не надо обещать,
точно крыть последними вещами
эту жизнь, не зная о вещах
ничего. не надо из-за скуки
и заради красного словца
посылать к чертям пустые звуки
и ловить отдачу на ловца.

всё пустое. голое. бумага.
шелуха. обёртка прочих тем.
всё равно по горлу бумерангом
божий дар вернётся чёрт-те чем,
чтоб пустого разного ещё тут
наплодив, пока не занесло,
по большому гамбургскому счёту
расплатиться фантиками слов.

ПОИСКИ КОТА

Идёт по скверу кот
оттенка терракот,
теряется в листве,
как в одеяле свет,
точь-в-точь картинка та
в Сети «найди кота».

Но как его найти
в оранжевой сети,
где падшие листы,
где ржавые коты,
где медный конь в пальто
и где не то – как то?

На всех, кто конопат,
там есть вконтактоад,
там смотрят в мир из стен
сто огненных геенн,
там каждый мандарин
оранжево один,
и все там всех рыжей…

Сходил бы в сквер уже!

ВЕЩИ

спотыкаюсь о корОбки
и о коробкИ,
поводок ты мой короткий –
нити, проводки
заплетаются плетутся
в сетки и узлы,
всё смешалось – кольца, блюдца,
лошади, козлы.
гнутся ящики и полки,
пляшут стеллажи,
натыкаюсь на иголки,
грабли и ножи.
а не выбросишь ни за борт,
ни наоборот –
душит жалость, давит жаба,
оторопь берёт.
память плачет, верность ноет
с сердцем заодно.
всё собрал ковчег мой ноев,
тянущий на дно.
каждой утвари – по таре,
волосинке – вошь…
бедный плюшкин, вшивый барин,
так и пропадёшь.

ИЮЛЬ НЕ ПО ЗУБАМ

Выпал снег из неба,
как здоровый зуб:
разболелось нёбо,
ни в одном глазу
от анестезии,
где один танин –
холодок не зимний,
не лидокаин.
И хоть пей, хоть нюхай
сок июльских трав –
ты под белой мухой
и к тому ж с утра,
в сон хмельной не клонит,
но, едва гроза,
мухи на ладони
тают на глазах.
И резона нету
языком неметь
и с налётом лета
зуб на всё иметь.

Потапович Татьяна Геннадьевна,

г. Бобруйск, Республика Беларусь

Я НЕ ВЕРЮ В СЛУЧАЙНОСТИ…

Я не верю в случайности! Знаешь, 
Мир устроен немного иначе. 
Дни бегут, ты о чём-то мечтаешь 
И решаешь простые задачи. 

Кропотливо лелеешь надежду, 
Не жалеешь усилий напрасных. 
Нехотя жить стремишь, как прежде, 
Забываясь в объятиях страстных. 

Неизбежны падения, взлёты… 
Разобраться пытаешься в людях, 
Заполняешь работой пустоты 
В одиночестве грешных прелюдий. 

Бесконечно гниющие стены 
Отношений смешны до абсурда. 
Удивляться не стоит, кровь в венах 
Очищают осколки посуды. 

Стопки мыслей в полёте свободном 
Собираешь и жжёшь без остатка, 
Оставляешь в бреду благородном 
Вместо хлеба опять шоколадку. 

Разобраться в обрывках советов, 
Не наполнив копилку вопросов, 
Ты пытаешься, только ответы 
Приближают далёкую осень. 

Непременно расставит по точкам 
И укажет щелчками бесстрастно 
Наша память, живущая в строчках 
Дней ушедших, совсем не напрасно. 

Всё уйдёт, что-то сбудется…В прошлом 
Остаётся и счастье…Потери 
Запоздало рисуют по крошкам 
Мне ключи от распахнутой двери.

                                                             

ОСЕННИЙ ЛИСТОК

Сменяются сезоны чередою,
О сентябре немало дивных строк.
Деревьев тихий шёпот над рекою…
Не удержать – летит на зов  листок.

И в нежных па вальсирует природа,
Не остановишь ритм бегущих дней.
А маленький листочек – жизни ода,
Земли баллада, красок и огней.

Мечтает он в немыслимом полёте
Успеть познать свободы благодать…
Но радость коротка, на чистой ноте
Другой листок продолжит танцевать.

Простится ноябрём дождливым осень,
Погаснет факел листьев – не сезон.
Укроет парк внезапно ночью проседь…
Пришла пора сменить цветной блузон.

Но в зимней тишине мне будет сниться
Прекрасный танец в гуще тополей.
Из листьев хоровод опять кружится…
И на душе становится светлей.

БУКЕТ

Не спеши, мы ещё успеем!
Звуки вальса, рука в руке…
Пронеслась жизнь волшебной феей,
Только память хранит букет.

Белоснежная греет тайна,
Сердце Герды стучит сильней…
Озаряет путь не случайно
Этот символ прошедших дней.

Не вернётся, а жаль, та сказка…
Разве мало прекрасных мест?
Поцелуи, цветы и ласки
Ожидают других невест.

Пусть по капле умчались годы,
Твоя нежность всегда в ответ…
Никогда не уйдёт из моды
Белый, снежный любви букет.

Пурденко Василий Александрович,

г. Майкоп, Российская Федерация

СВЯТОЕ МЕСТО ПУСТО НЕ БЫВАЕТ

“Святое место пусто не бывает”,
А “хлебные места” – наперечет,
И кто не в стае многое теряет,
А недовольных ставят на учет.

Единства нет и единенья тоже,
Чиновники живут почти в раю,
На митинг вышел – на тебе по роже,
Я дулю из кармана достаю -

“Совок” исчез. Долготерпенье тает,
В стране теократический бедлам,
Сидят в тюрьме девчонки Pussy riot,
Поклон часовням и колоколам.

От обещаний просто пухнут уши,
А “пенсы” тихо воют на луну,
По кабинетам крысы бьют баклуши,
На ВАЗе строят “Антилопу-гну”.

Живем за нефтегазовым забором,
А “нанодостижений” не видать,
Нам ВТО грозит голодомором,
Последнее имущество продать

Готовы мы за пошлую идею,
Что частник это парень хоть куда,
Безумствуют партийные халдеи…,
На самом деле – это лабуда.

ТРЯСУТСЯ ПЕНСЫ. ОЖИДАНЬЕ

Трясутся “пенсы”. Ожиданье.
Один сплошной адреналин,
Идут когорты на закланье,
Заложники “родных осин”.

А пенсия в сплошном тумане,
Десятилетия реформ
Базируются на обмане,
Трубит по-новой старый горн.

Все накопления – химера,
Инфляция и деньги в пыль,
Вот это “рашен-ноосфера”,
Не розы, а сплошной ковыль.

Пророчат нам экономисты
Подъем и рост на много лет,
“Динамо” крутят аферисты.
Прогностика – кошмарный бред.

“Вручную” не решить проблему,
Грозит нам голод и сума,
Жизнь или Смерть? Реши дилемму,
Мы сходим медленно с ума

И возвращение к “истокам”,
Замшелой вере в чудеса,
Пока “выходит только боком”,
И молча плачут небеса.

ДАВНО ЗАКАПСУЛИРОВАН НАРОД

Давно закапсулирован народ,
На базисе дешевый новодел,
Движение назад, а не вперед,
И большинство осталось не у дел.

Грозят модернизацией “верхи”,
Инвесторам дают “зеленый свет”,
Свои как будто “только от сохи”,
“За 45-ть” – на свалку и в кювет.

Нам госарбайтеры ну, просто, позарез,
Скажите: нужен зайцу стоп-сигнал?
Ах, мы особые, наш тренд – наперерез,
Порядка нет, повсюду “черный нал”.

Бюджет по принципу “отнять и поделить”,
Разрушены дороги и мосты,
В затылке чешем: некого винить,
Нардепы зачищают все “хвосты”.

А в целом просто “божья благодать”,
На Новый Год запой на 10-ть дней,
“Все в цвет”, клянусь, “век воли не видать”,
Законы “лепит” стая упырей.