ТВОРЧЕСТВО КОНКУРСАНТОВ “СЛАВЯНСКОЙ ЛИРЫ-2015" часть 3

Супей Александр Сергеевич,
г. Бобруйск, Республика Беларусь

МОТЫЛЁК

Какой погожий выдался денёк
В Пасхальный праздник! Молятся старушки…
А в паутине плачет мотылёк –
Под образами, в старенькой церквушке;

Достаточно лишь руку протянуть,
Чтоб вызволить крылатое созданье,
Но, положив ладонь свою на грудь,
Стояли люди, словно изваянья…

Порою снизойти до мотылька
Нам кажется нелепым и негожим,
А сами причитаем: «Свысока
Ты снизойди до нас, Великий Боже!»

Какой погожий выдался денёк,
Который не увидел мотылёк…


ДЕТИ ЗЕМЛИ

Всё для Земли – и солнце и луна,
Дожди, снега, ветра и семена…
Отравленная нами, умирая,
В ладонях неба вертится она.

Всё для тебя – и травы, и цветы,
Вода и воздух, рощи и плоды…
Земля людскую выпила отраву,
Которую теперь вкушаешь ты.

Всё для войны – и золото, и медь,
Смола и камни, дерево и нефть…
Мы на планете этой – паразиты,
В живую почву сеющие смерть.


ЛЕПЕСТКИ ЛЮБВИ

На поле боя нежности бутон
Расцвёл в руинах, кровью обагрённый;
Но кем и почему посеян он –
Цветок любви, на гибель обречённый?

Быть может семя райское с небес
Принёс на землю ветер заплутавший
На жертвенные муки, дабы здесь
По лепестку оставить в душах наших?

За что погиб от вражеской руки
Бутон, цветущий раз в тысячелетье?
Летят над полем боя лепестки…
Им долго буду вслед ещё смотреть я.    


Суханова Вера Анатольевна,
г. Смоленск, Российская Федерация

ВРЕМЕНА ГОДА

1. (Весна)

Бурля и пенясь, землю бороздят
Ручьи. А легкокрылые пролески,
Как бабочки, на сквозняке дрожат
В прозрачном невесомом перелеске.

Пьют облака из голубых криниц.
В могучей кроне Древа Мирового
Снующие уткИ проворных птиц
Латают полотно земного крова.

И вновь над миром трубит звонкий рог.
Самцы сойдутся на поляне брани,
И солнце ярое свершит пролог
К извечной многоскорбной драме.

2. (Лето)

Отцвела лесная земляника.
Наступает срок:
Короставник, василёк, гвоздика
Сплетены в венок.

Над душистым донником в овраге
Пчёлок хоровод.
Слаще сна, хмельнее терпкой браги
Заповедный мёд.

Зреет в зное летней круговерти,
Где дурман густой,
Горше горечи, сильнее смерти
Колдовской настой.

Над ручьём березы тянут лики
Безмятежно ввысь.
Два куста колючей ежевики
Намертво сплелись.

3. (Осень)

Над речным над обрывом
У песчаной косы
Растрепались у ивы
Золотые власы.

Ошалевший от грусти
Ветер мечет и рвет:
Белый парус опустит,
Чёрный парус взовьёт.

Скоро осень взлохматит,
Оголит окоём.
У реки перехватит
Горло первым ледком.

Проплывая над бором,
Над щепотками сёл,
Кто-то горестным взором
Эту землю обвёл.

Кто ты, в лодке плывущий
Над землёй наугад?
Белый парус опущен,
Чёрный парус подъят…

4. (Зима)

Как будто живопись с холста
Вдруг соскоблили. Так округа
Поблёкла. Видно, ночью вьюга
О землю билась неспроста.

Сгорает в пламени зимы
Заиндевевший в стужу ясень.
День так прозрачен, жгуче-ясен,
Что звёзды нА небе видны.

Земли коснулся горний свет,
И небосвод не двинет бровью,
Пока слезами, пеплом, кровью
Опять не обновят сюжет.

Пока не оживёт вода
В студёном мёртвом водоёме.
Пока в хрустальном дальнем доме
Слагают Вечность изо льда…


Таманов Александр Валериевич,
г. Москва, Российская Федерация

НЕ ТО СЫН, НЕ ТО ДОЧЬ…

Оля, двадцатилетняя девчонка, ждала первенца. А мужу, Алексею, на два года младшему ее, надо было ехать по делам в другой город. Словно предчувствуя беду, Алексей категорически отказывался брать с собой жену, мол, на восьмом месяце беременности, а путь неблизкий. Но Ольга пожаловалась его матери и та, перезвонив сыну, заставила его взять жену с собой: «Оля хочет ехать, не оставляй ее одну». Путешествие их оказалось недолгим. Не проехали и сотни километров, как машину занесло на скользкой дороге и, кувыркнувшись в кювет, она проскользила крышей по земле и остановилась, натолкнувшись на пень. Ольга, когда автомобиль начал переворачиваться, не думая о себе, обхватила руками живот, надеясь спасти ребенка. Но тут резкая боль обожгла левую ногу, и она потеряла сознание.
Авария стоила Алексею перелома лопатки. Позвоночник не пострадал, так что уже спустя несколько дней ему разрешили ходить. Примерно в это же время в той же больнице, но в другой палате, очнулась Ольга с ногой, закованной в гипс (оскольчатый перелом). Врач сообщил ей, что планируется кесарево сечение. Ольга только и успела попросить: «Не режьте меня слишком сильно, чтобы на пляже можно было раздеться», – и снова потеряла сознание. Через пару дней в палате интенсивной терапии, где она на короткое время пришла в себя, ей сообщили, что она родила здоровую девочку весом два кило пятьсот. Ребенка ей, правда, не показали, зато его видела бабушка: «Белобрысенькая такая, вся в отца».
– Ребенок не пострадал – с этой мыслью счастливая мать снова впала в беспамятство.
Прошло две недели. За это время Оля благополучно перенесла пару операций на ноге, куда ей вставили пластину, но начала гнить кость (развился остеомиелит). Тем временем Алексей, уже выписанный, но еще в гипсе, отправился за ребенком, которого отвезли в роддом по месту жительства Оли. Каково же было его изумление, когда медсестра вынесла ему ребенка:
– У вас мальчик с церебральным параличом, весом пять кило.
– У нас вроде была недоношенная девочка, а тут целый кабанчик, – промямлил Алексей.
– Вы даже не знаете, кого родила жена, не то сына, не то дочь, а еще отец, – пристыдила Алексея медсестра.
Потрясенный Алексей позвонил теще, которая видела девочку своими глазами (Оля в то время еще лежала в реанимации). Теща, примчавшись в роддом, была потрясена подменой ребенка, оказавшегося к тому же мальчиком. Начался скандал. Однако по документам выяснить, куда делась девочка, которую везли, вопреки правилам, без сопровождения родственников не удалось. В итоге, отец и теща отказались от «кабанчика».
Прошел год. Остеомиелит у Оли прошел. После очередного осмотра хирург сказал ей: «Встань и иди». Но не успела она сделать и нескольких шагов, как пластина согнулась, и Оля захромала. От продолжения лечения в той же больнице она категорически отказалась. Алексей отвез жену в Австрию, где ей сделали отличную операцию (хромать перестала).
Вернувшись в Россию, супруги приступили к поискам ребенка. Одноклассник-юрист вызвался бесплатно помочь Оле. Да где там. Документы были подчищены, а девочка как в воду канула. Наконец, попытавшись выйти на родителей дауна, Ольга получила официальный ответ, что мальчик умер от крупозной пневмонии. У экстрасенсов, к которым она тоже обращалась, мнения разошлись. Один из них «увидел», что ее дочь жива-здорова и рано или поздно найдется, другой, что давно пущена она под нож (дескать, потребовалась почка ребенку за границей). И решила Оля снова рожать, во что бы то ни стало.
Здоровье позволило Оле еще раз стать матерью только семь лет спустя. Родила она снова девочку и тоже блондинку. А едва ребенку, которого назвали Нюрой, исполнилось четыре года, Алексей изменил жене. Ольга ушла из дома (огромного коттеджа) с условием, что бывший муж будет оплачивать ей аренду квартиры, а также «подбрасывать» деньги на ребенка. Он на эти условия согласился, и как будто охотно. Но не прошло и года, как в гости к Ольге вечером наведался неизвестный, назвавшийся приятелем мужа. К счастью для Ольги у нее гостила подруга Жанна (отмечали семейное торжество). Друга Олиного «бывшего» тоже напоили на славу, и у него развязался язык. Оказалось, что Алексей послал его задушить Ольгу, ставшую обузой, но тот, застав у нее в гостях подругу то ли не смог поднять руку сразу на двух женщин, то ли Ольга понравилась ему. Так или иначе, незадачливый киллер завис у подруг на два дня, а задание Алексея так и не выполнил.
Через две недели Ольга, предварительно написав заявления в несколько судебных инстанций, с просьбой в случае ее насильственной смерти, предъявить обвинение Алексею, приехала пообщаться с муженьком с глазу на глаз. И застала у него того самого «приятеля». Известив мужа о своей страховке, она потребовала объяснений по поводу покушения. Муж, страшно побледнев, пытался, было все отрицать, но раскаявшийся киллер бросил ему в лицо:
– Ты же сам просил прикончить твою «бывшую». Может мне это сделать прямо здесь?
– Только не в моем доме! – вырвалось у Алексея.
Больше Ольга в гости к бывшему мужу без особой необходимости не наведывается, да и Нюру на свидания с отцом отпускает неохотно. Ведь у второй жены Алексея тоже растет дочь, Вика, сверстница Нюры. Эту распутную девицу с вечно распущенными волосами, возле которой уже вертятся старшие ребята, соседки по коттеджу окрестили «пристанью». Называя Нюру в лицо своей сестрой, а за глаза падчерицей, она потихоньку настраивает ее против матери. Оля, в свою очередь, воспитывая дочь в строгости, раскрывает ей глаза на беспутного отца. Война за Нюру продолжается.


КАК ВОЛКА НИ КОРМИ…
                                                     
                                               Что твое – мое, что мое – мое.
                                                (Из песни революционных лет)

Мини-пьеса в 2-х действиях

Действующие лица
Дядя Шура (Дон Василио, он же Язва) –владелец двух конченых лимузинов;доверчивыйрецидивист-туберкулезник с четвертью желудка и хроническим гепатитом; сидит на гашише; 50 лет.
Глафирья – сожительница дяди Шуры; алкоголичка; 47 лет.
Нафанаил (Дифенил) –донельзя опустившийся бандит-таблеточник, в начале 90-х годов находившийся во всесоюзном розыске за угон техники из воинской части, ныне изгнанный из бригады за беспробудное пьянство; никогда и нигде не работал больше трех месяцев, вечно озабочен отсутствием финансов,29 лет;
Пьянь –кучка бандитов и наркоманов, собутыльников Дифенила.
Действие 1
Мартовский вечер. Полупьяный обкуренный дон Василио копается в Таврии, стоящем у помойки в районе третьего подъезда. Со стороны супермаркета, скромно уставив глаза в асфальт, ковыляет Дифенил. Как бы случайно заметив дона Василио, просит прикурить.
Дифенил. Привет, дядя Шура. Я расстался с мафией и начинаю новую жизнь, скоро выйду на работу – буду охранять автошколу и куплю себе всю херню. А ты все ковыряешься?
Дон Василио. Да, Нафаня. Затрахался я с этой техникой. Куда ни сунься, все новое приходится покупать.
Нафанаил. Не знаешь ли ты, до скольких работает овощной?
Дон Василио. У меня есть чуть-чуть. Возьми на сиденье (захлебывается кашлем).
Закрыв капот, дядя Шура обнаруживает, что Дифенил уже опустошил пузырь.
Язва (обиженно). А почему ты мне ничего не оставил?
Нафанаил (густо покраснев).Я думал, что ты больше не хочешь.
Язва (тяжело вздохнув, с укоризной). Я тебя столько раз поил зимой, а ты до дна выжрал. Теперь придется еще бухла купить.
Приятели затовариваются двумя пузырями дешевой водки в соседней палатке (в роли спонсора выступает Дон Василио) и возвращаются к третьему подъезду.
Дифенил (быстро оценив ситуацию). Пойдем к тебе, дядя Шура.
Язва закрывает машину и ведет Дифенила к себе домой.
Действие 2
Притон на шестом этаже с крайне убогим интерьером. Дифенил и дон Василио, пробухав до ночи, заводят разговор о делах.
Дон Василио. Я бы продал Москвич за 400 баксов. Запчасти дорогие, а у меня денег нет.
Дифенил (радостно подпрыгнув на стуле).Ты же знаешь, дядя Шура, что я высоко ценю нашу дружбу и помогу тебе сдать машину. У меня даже есть покупатель.
Распив последний пузырь, друзья прощаются.
Дон Василио уехав на дачу, ударяется там в очередной запой. Через два дня к нему домой заявляется Дифенил с пятью покупателями. Открывшая дверь Глафирья сообщает, что Василио нет дома, и в ближайшие дни не будет. Дифенил требует документы и ключи от машины. После нескольких афер Волга переходит в собственность другого человека. Еще неделю спустя, возвращается c дачи дон Василио в одних носках, несмотря на весеннюю распутицу. Окинув взором двор, и не обнаружив любимого Москвича, который он почти год ремонтировал, кидается домой. Тряся Глафирью и сквернословя, он справляется о Дифениле и, узнав правду, топит горе в спиртном. Вечером того же дня, выйдя за пивом, и встретив у подъезда Дифенила, окруженного хохочущей Пьянью, он требует отчета о сделке.
Дон Василио (Дифенилу). Где бабки, которые ты выручил за машину?
Дифенил (истерически заржав). Появляться надо было вовремя, дядя Шура. Мы долго не могли найти применения деньгам, которые жгли карман, и, в конце концов, с ними распрощались.
Дон Василио, очумев от свалившейся на него ужасной новости, ведет компанию домой. После двухчасового скандала, Дифенил вылетает на лестничную клетку и, громко матерясь, возвращается к себе домой.
Дифенил (Сам себе в лифте). Не понимает даже, что не в деньгах счастье! Язва хренова!
Друзья расходятся навсегда.

Тарасов Роман Александрович (Роман Казимирский),
Будва, Черногория

КОЛЕСНИЦА

На земной простыне – перекрестки рогатых путей,
по которым из пункта в пунктир держат путь пассажиры.
Пусть из глины конечная цель. Чем ничтожней, тем злей
бестолковая тяга к конечной трамвайного мира.

Мы с тобой – на ходу, в два прыжка и четыре руки,
зацепившись зубами за ветхий кафтан контроллера,
пополняем ряды паразитов электродуги.

И на взятой измором, хромающей стуком колес
колеснице сидящих в наклон мы сидим в полный рост.

А на крыше – светло. И вокруг все как будто светлей.
Разливаем свою слепоту, глухотой разбавляя.
Посмотри: мимо нас, допивающих выворот дней,
пролетает дворняга в трёхлапом костюме рояля.


ДВОЕ

Идущая молча мимо сорвавших глотки
в колготках самого банального цвета –
где ты, отказавшаяся от наследного трона,
черная ворона в стае ворон белых?

Не видящая разницы между словом и делом,
из феникса вытряхиваешь застрявший пепел,
чтобы вывел себя из себя и прошел гладко,
прокудахтав, что и тебя из твоих лекал слепит.

Извлекаю тебя на свет, как Эйлер занозы
из насквозь прозаической извлекал константы –
у твоих секундантов закончилось время заряда.
Заряжай и лети, я в соседнее дуло лягу.


ПТИЦА

Изловчишься оплавить себя в тчк –
и летишь себе оловом, голым теплом,
истепляясь в одну из чужих атмосфер.
А летящая рядом коснется тебя –
и согреется впрок, и отдаст, что взяла,
и «прости, но вчера я стекла со стекла».
Коло-ко коло-ло коло-ко коло-ла
разнесут на весь мир до затычек в ушах,
до огня, от которого стынет Земля.
Посмотри: я принес – эта птица твоя.
Посмотри: эта птица – живая.


НИКТО

Нован – интересный, иначе и не скажешь. Самодостаточный такой бомж с чувством собственного достоинства. Местные его подкармливают, помогают деньгами, но сам он никогда ничего у вас не попросит – гордый. Обращения неуважительного к себе не терпит – язык у него острый, как шило. Да и сам он мужик не мелкий, с таким связываться никому не охота. Не помню точно, когда именно он появился в наших краях. Может быть, он был всегда – и это он построил наш дом и заселил его жильцами за шесть дней. Расставил растения по балконам, подложил кое-кому из соседей котят под двери. Наверное, показалось ему, что вышло все хорошо, и потому седьмой день он отдыхал. А на восьмой я, проходя мимо скамейки, на которой он сидел, почувствовал стойкий запах перегара.
- Вот ты вроде как старожил, Нован, а ведешь себя, как настоящий поц.
- Хм… Эхм… Почему? – он взглянул на меня мутным взором и прищурился – то ли от солнца, то ли еще от удивления.
- Ты никогда мне не предложишь рюмочку. Ну, или хотя бы стаканчик. Да чего я? Можно и из горла.
- На, пей, – Нован протянул мне бутылку, завернутую в газету.
Я присел рядом с ним и сделал большой глоток. Напиток оказался совсем недурным на вкус.
- Что это?
- Виски. Макаллан, кажется.
- Ничего себе! Ты где взял такую красоту? Ну-ка, дай – я еще хлебну, – дорогой напиток сразу мягко ударил в голову. – Да ты полон тайн, брат! Так где оторвал?
- А? Аа… Не помню уже, бутылка у меня давно пылится. Вот, подумал, почему бы и не выпить ее, наконец? У меня сегодня вроде как круглая дата, день рождения.
- Ну, поздравляю! А сам-то что не пьешь? Смотри – я могу и не оставить тебе ничего.
- Допивай, если хочешь, я потом себе еще чего-нибудь найду. Я в компании не пью.
- Чего ж так? Брезгуешь? – мне стало смешно.
- Не совсем. Я думаю так: каждый человек в той или иной степени свинья. Поэтому я предпочитаю пить один – чтобы мое внутреннее свинство было видно только мне.
- Да ты философ!
Меня удивил сам факт того, что этот опустившийся человек мог выражать свои мысли лучше меня. Стало даже немного обидно. Неприятно в этом признаваться, но мне захотелось как-то поддеть его, чтобы вернуть все на привычные места: я – это я, бомж – это бомж.
- А что это за имя такое у тебя? Типа Вован? А полный вариант как звучит?
 - Так и звучит.
- Да? Удивительно! А что оно означает?
- А ничего. Мама хотела назвать меня Гордыня, а папа – Смирение. Чтобы прийти к компромиссу, решили выбрать нечто среднее. Поэтому и назвали меня Нованом. Это имя ни к чему не обязывает. Ты английским владеешь?
- Даже так, – мне стало интересно, и я впервые за все эти годы внимательно пригляделся к своему собеседнику. Впрочем, увидел я немного – толстый слой грязи, спутанные волосы и борода не позволяли идентифицировать этого человека как личность. – А скажи мне, как вышло, что ты стал… Ну… Почему ты бомжуешь?
- А что в этом удивительного? Кем, по-твоему, я должен был стать?
- Не знаю, – меня этот вопрос поставил в тупик. – Все к чему-то стремятся. Купить дом, завести семью, получить хорошее образование, найти работу.
- Так ведь у каждого есть право на выбор в каком-то смысле.
- То есть как это в каком-то? А почему не в прямом?
- Существуют еще вероятности, против которых не попрешь. К примеру, так хочется иногда почувствовать себя героем. Спасти кого-нибудь или хотя бы не украсть то, что плохо лежит. Или вот ты принимаешь волевое решение помочь девушке отбиться от хулиганов, а она оказывается мастером восточных единоборств и сама прекрасно справляется. То есть ты победил в себе труса, а задействовать храбреца не успел. Дилемма, понимаешь?
- Забавно ты рассуждаешь, Нован, – я отхлебнул еще немного виски. Мужик из соседнего дома, проходя мимо нас, неодобрительно проворчал что-то себе под нос и плюнул в нашу сторону. – А что ты о своем внутреннем храбреце скажешь? Не страшно тебе так жить? Без сегодня, без вчера, без завтра?
- Я не трус. Напротив, мне очень хочется съездить по физиономии вон тому специалисту по плевкам, но я стараюсь сдерживать себя. Пока у меня это получается. Как это называется? Самоконтроль, наверное. Или я сегодня в хорошем расположении духа. Возможно, меня просто еще никто не успел огорчить. А что касается уверенности в завтрашнем дне – ты ведь об этом, я верно тебя понял? – то мне гораздо комфортнее, чем всем вам. Я ни за кого, кроме себя, не отвечаю.
- Разве это не трусость?
- Нет, это осознанный выбор. Кроме того, мне кажется, что я приношу гораздо больше пользы, чем большинство моих знакомых. Ну, а если быть до конца честным, то и больше тебя.
- Это еще почему? – услышанное было настолько неожиданным, что я даже не обиделся.
- Я приношу больше пользы потому, что приношу меньше вреда. Я не езжу на машине потому, что у меня ее нет. Значит, не загрязняю атмосферу и не множу груды металлолома. Не покупаю всякую ерунду в целлофановых пакетах для своего дома потому, что у меня нет дома. Не использую бумагу, электричество, пластиковые стаканчики. Можно сказать, что меня нет. А вы – есть.
- Так весь смысл в том, чтобы бороться с экологическими проблемами, оставаясь при этом людьми.
- Забавное стремление исправлять то, что сделал своими руками, и гордиться этим стремлением. Например, кто-то сегодня повел себя как абсолютный мудак, извините. И никто его за это не похвалил. И правильно, за что его хвалить? Но ему-то это нужно – особенно сегодня. И я скажу ему что-то приятное. И он будет мне благодарен. А как иначе? Ведь говорить человеку, что он молодец, когда он сделал что-нибудь хорошее, просто – на это и полный кретин способен. А вот когда ничего положительного нет на поверхности, покопаться и найти это положительное – вот это достойное дело.
- Что-то я не улавливаю мысли…
- Пойми: если все вокруг в один голос утверждают, что какой-то человек плох и никчемен, именно к нему и стоит присмотреться – возможно, он единственный чего-то стоит.
- Это ты о себе?
- И о себе в том числе.
- Самонадеянно, не находишь?
- Нахожу. А что плохого? Мне нравится этимология этого слова. Я надеюсь только на самого себя, а для тебя это роскошь. Вот прохожий смотрит на меня – и ему меня жаль. А мне жаль его. Кто из нас прав? Загадка.
- А тебе его действительно жаль? Или ты опять гипотетически к теме подошел? – у меня кружилась голова – смесь виски со странными речами Нована оказалась гремучей.
Нован, казалось, задумался над моим вопросом. Он сидел неподвижно и смотрел перед собой.
- Ладно, философ, можешь не отвечать, – я рассмеялся и хлопнул его по плечу. От легкого толчка Нован вдруг повалился на бок.
Моментально отрезвев, я бросился к нему и стал трясти, чтобы привести в чувство. Затем попытался нащупать пульс. Приложил ухо к сердцу. Дрожащими руками достал из кармана ключи от входной двери и с силой надавил им на основание ногтя – мертвеца.
Я уложил Нована на скамейку так, как он сам бы лег, если бы захотел спать, и прикрыл его лицо грязной шляпой. Тремя большими глотками допил виски и пошел домой.


Татаренко Юрий Анатольевич,
г. Новосибирск, Российская Федерация

ГРИБНОЙ ДОЖДЬ

Для пишущего в рифму приколиста
Стихотворенье – это смех пунктиром.
Таблица в кабинете окулиста
Написана поэтом Велимиром.
Ослепшего художника этюдник –
Хранилище идей и бутербродов…
Моим стихам не нужен поэтюнинг,
Им проще жить без лишних наворотов.
Вселенная рифмуется с пельменной
У всех, кто пишет ямбом о хорее.
Из пункта А – и сразу в пункт обменный
Решаем, как добраться поскорее.
И гению талант не подотчётен,
И взвод шестидесантников прогуглен,
И снова сметафизики в почёте,
Покуда инвалирики в загуле.
Над радугою, вставленною в детство,
Хихикают украдкой занавески.
Поэты погружаются в фуршетство,
Не дописав последней смс-ки.


РУССКАЯ ЗИМА

Вдали от творческих открытий
Разлили по стаканам праздность,
И жизнь в отсутствие событий
Уже не кажется напрасной.

Вершины съёжились в вершинки
И с этим свыклись мал-помалу,
А буквы – чёрные снежинки –
Летят на белую бумагу.

Февраль погас. В глазах стемнело.
И плакать хочется безумно.
В окне у Казимира небо
Необоснованно безлунно.

Затянем пояса и песни.
Слова толкуются впрямую.
«Мороз и солнце, день чудесный…»
Ну, ничего, перерифмуем.


ЛЮБИМАЯ СТАЛА МАМОЙ…

Любимая стала мамой –
Да это же суперновость!
Да, радостей в жизни мало,
Когда ты – не Казанова…
Чертям не отнять у тёщи
Врождённого глазомера:
Узнает кто раньше, кто позже
Про три кг и полметра…
Такая фраза простая –
А сколько чувств неподдельных! –
Любимая мамой стала.
А ты до сих пор бездетный.


ЦИКЛ «УТРО ПИСАТЕЛЯ»

БЕССОННАЯ НОЧЬ

Спор – из слов, виноград – из абэла,
Наш футбол – из нулей на табло:
Многоопытный тренер Капелло
Воплотил правду жизни в бабло.

Подтверждается документально
Запредельно высокий тариф.
На экране – братанье брутальных,
В тишине – за разрывом обрыв.

Дату вылета выяснив, маме
На рассвете вратарь позвонит –
И гигантский безрадостный смайлик
Континенты соединит.

Знаменитой бразильской торсиде
Наш ответ – пятерня в пятерне:
Как болела ночами Россия
За своих полумёртвых парней!

С валерьянки со вкусом мохито
Стартовал у соседа запой,
У цикад обостренье бронхита –
Вот и кашляют как на убой.

И, в числе не способных на подвиг,
Совершённый с пяти до шести,
Я сажусь за короткие пове –
А выходят не длинные сти.


ПОПУТНАЯ ПЕСНЯ

Скучает месяц в небе смутно-синем…
Бренчат в кармане 27 рублей…
Закончились Тверская и Россия.
Передо мною Кремль и Мавзолей.

Не будем спорить, есть ли жизнь за МКАДом,
Кидать бабло Фемиде на весы…
И эту ночь растащат на цикады!
Наставят гномы смайликов росы…

Кто был никем, рванёт с утра в «Икею»:
И в выходные не пройти в метро!
Электорат (народных слуг лакеи) –
Толпа царей среди стекла и дров.

Но если честно, если – без издёвки,
Талантов на Руси – не сосчитать!
В трехтомнике «Поэты Москалёвки»
От фотографий глаз не оторвать…

Фонарики качают головами:
Кругом Москва, парниша, осмотрись,
Попей чайку на кожаном диване
И задом с депутатом породнись!

Политик во плоти – поравалитик,
Ну, не везёт с народом на Руси:
Похмелий, чётенадий, отвалитий
В таблицу Менделеева внеси!

Заткнули рот шутам и скоморохам,
Безмолвствует опричнина в строю…
Приятных слов, молчащая эпоха!
Наш гимн отныне – «Баюшки-баю».

Тургеневский Герасим… Нет, Базаров
Во всяком русском до поры притих…
О, не лети, таксизнь, до трёх вокзалов –
Не нужно мне ни на один из них.


УТРО ПИСАТЕЛЯ

«Ноутбук – мой последний причал, –
Понял вдруг популярный прозаик,  –
Нет, шалишь…» И рассветы встречать
Домик с садиком снял под Рязанью.
«Сколько можно писать и писать –
Так и жизнь пролетит, не заметишь!
Ах, какая сегодня роса –
Вся двенадцатым кеглем, не меньше…»


Терехина Лидия Серафимовна,
г. Рязань, Российская Федерация

ДЕТИ ВОЙНЫ
                               
        После холодной зимы   тысяча девятьсот сорок третьего года наступала весна, будоража души односельчан, выгоняла она на завалинки из тёплых изб, стариков и старух, а на редкие проталины зазывала ребятишек. Их  звонкий гомон перекликался с криками прилетевших с зимовки грачей, щеголявших по подтаявшим бороздам колхозного поля, в надежде разжиться червячком или проснувшейся от зимней спячки, букашкой. Соседский пёс Бобик мирно грыз кость, брошенную ему с хозяйского стола, и искоса поглядывал на кучкующуюся ребятню. Лёнька Куренков – хозяин Бобика – с гордым видом дрессировщика, хвалился перед друзьями.
   - Мой Бобик может говорить!
   - Да ладно врать-то… – не верил Женька.
   - Давай спорнём?
   - Наче?
   - На десять щелбанов!
   - Годится! – согласился спорщик. – Ну и чего он говорит?
Ленька встал поближе к дворняге и выкрикнул: «Кто не побоится подойти к нему и потрогать кость?»
   - Я не побоюсь! – вызвалась Томка.
   - Иди сюда, ткни ногой, и он скажет – «мало, мало!»
    Томка осторожно подкралась к насторожившемуся псу. Положив лапы на деликатес тот слегка зарычал, предупреждая не подходить близко. Крайнее любопытство не остановило её, а лишь раззадорило.  И в очередной раз, когда она приготовилась дотянуться до мосла, пёс со зловещим рычанием резко дёрнулся и вцепился в её валенок острыми клыками.
   - А-а-а… – завизжала испуганная бестия. Упав на мягкое место, она отчаянно пыталась спасти себя и обувку, пиная другой ногой  в морду,  разозлившегося пса.
 Вздрогнув в первый момент печальной развязки, мелюзга вдруг развеселилась, и стала дружно хохотать над пострадавшей от любопытства подружкой.
        В одно мгновение, Женька отвесил Лёньке в лоб щелбан, шуганул Бобика и, подхватив под подмышки сестру, оттащил её подальше от опасного места. Кто-то крикнул: « Блокадников везут!..»
        Все резко повернулись в сторону дороги, ведущей от железнодорожной станции. На просторных деревянных санках тётка Наталья Савина везла двух женщин непонятного возраста. Они были худы настолько, что у детей пораскрывались рты.
     - Дайте ещё… дайте… ну пожалуйста! –  просили дистрофики еды у тётки, протягивая к ней иссохшие руки,  уставив жадный взгляд подслеповатых глаз на буханку ржаного хлеба.
      Останавливаясь, благодетельница  отщипывала от неё малюсенькие кусочки и рассовывала их в  жадные рты.
     - Тётка Наталья, они же есть хотят! Почему так мало даёте им хлеба, жалко, что ли? -  кричали ребята соседке, тянущей за верёвку санки.
     - Какой мало! Погибнуть могут! У них желудки-то еды, скольки  не видали, дай поболе – и заворот кишок будет! Понятно?
     Она протащилась мимо, к своему дому, почти на самый край деревни.
     - Мама, мама! – вбегая в избу, кричали дети, перебивая друг друга. – Тётка Наталья блокадников домой повезла! Худущие, прямо скелеты!
     - Тася засуетилась. Накинув на себя шаль и телогрейку,  она бросилась к выходу, потом остановилась в раздумье и вернулась, чтобы собрать гостинец: крынку молока, несколько сырых яиц и  пресных лепёшек, недавно вытащенных из пасти печи и  только тогда,  пошла к Наталье. Она посчитала своим долгом помочь ей выходить, вызволенных из блокады Ленинграда, её родственниц.
    - Побегу, помогу Наталье… Заодно может, про своих разузнаю.
     Она резко открыла дверь соседской избы и окунулась в жару. Наталья хлопотала у дубовой кадки, из которой шел пар от свежевылитого кипятка, с душистым запахом берёзового веника. На большом сундуке, привалившись к стене, сидели измождённые страшным голодом и нелёгким переездом две ослабшие женщины.
Наталья обрадовалась Тасиному приходу и попросила её помочь ей искупать их.
     - И как же этого Гитлера мать сыра-земля носит? Что же он с людьми-то делает, ирод проклятый…- сокрушались соседки, снимая одежды с изнурённых блокадниц.
      Вечный холод не выпускал из цепких лап хрупкие тела женщин, и они слегка сопротивлялись раздеванию. Их телесная кожа болезненно отзывалась на прикосновения чужих рук, но они терпели, убеждённые в том, что на этом их мучения вскоре закончатся. Женщины были так истощены, что Тася и Наталья без труда опустили их в бочку с берёзовым настоем.
       Оля и Маша от забытого блаженства вдруг запищали и из их впалых глаз полились слёзы давно забытого счастья.
       Вымытых, причесанных, одетых в чистые рубахи, напоенных кипяченым молоком, их уложили за печкой на специально сколоченный хозяином дома топчан, где они проспали целые сутки.
     - Наталья, ты хоть спокойна теперь, что знаешь, что они живы, а мои… Что с ними, где они? Последнее письмецо получила от сестры  в сорок первом, перед эвакуацией их вместе с заводом за Урал и больше ни одного… Вся надежда на добрых людей, но ведь и лихих хватает… – потягивая чай из блюдца, приглушенно говорила Тася.
     Вернувшись от Савиных, она взяла лампу и вышла с ней в сени, для заправки её керосином. Достала из шкафчика бутылку, но вспомнила, что накануне вылила из неё последнюю каплю. В сарае между жерновами и ларём стоял десятилитровый жбан, на дне которого плескались двухдневные остатки горючего. Пора идти в Новую Пустынь. Но ей завтра нельзя – на ферме должна отелиться корова. Придётся Женьку посылать, больше некого…
    - Сынок,  завтра керосиновый день.  Придётся тебе идти за ним. Встань завтра пораньше да отправляйся. Я тебя провожу до середины леса, а дальше ты уж сам.
    - Ладно, мам, схожу! – согласился мальчишка.
    - Женька, а ты не боишься идти один? – спросила Томка.
    - А чего бояться-то, не впервой! – соврал он, что не боится.
    - А волки? – приставала она к брату.
    - А че волки? Против них средство есть! – хорохорился маленький хозяин.
    Томка боялась волков. Часто во сне она видела остекленевшие глаза задранной ими овцы. Это было в один из летних дней. У сарая сушилось сено, и она изредка ворошила его. Было солнечно, ласковый ветерок овевал загорелое лицо, бабочки порхали с цветка на цветок и одна из них – шоколадница – почти уже попала в руки заядлой охотницы, но тут раздался дикий вопль соседского малолетнего пастушка Плаксина Васи. Томка вздрогнула и перевела свой прицельный взгляд с бабочки на бегущих в сторону оврага людей.
   - Волк задрал овцу, волк задрал овцу! – бился в истерике Вася.
   Под улюлюканье толпы, испугавшийся волк метнулся в лес, бросив задранную жертву. Признав свою скотинку, завыла хозяйка. Томка протиснулась между сгрудившихся людей и содрогнулась  от жуткого дыханья смерти в застывших глазах бедного животного.
    Волки часто делали набеги на фермы и деревенские подворья, воруя овец, поросят и даже собак, но чтобы  нападать на людей, такого в их краях ещё не было.

***
     Женька пошел в сарай, набрал сухих поленьев, разрубил их по тоньше, обмотал концы тряпками и, как оказалось, не зря.
    Утром с первыми петухами, привязав десятилитровый бидон и связку факелов к санкам, он в сопровождении матери отправился за керосином. Предстоял шестикилометровый путь мимо Казённого леса и Волчьего оврага. Дойдя до середины пути, мать сунула Женьке за пазуху краюху хлеба, поцеловала в щеку и подождала, пока он скроется за первым поворотом, петляющей между деревьями тропки. В Новой Пустыне, в лавке Женька купил керосину и зашел к деду Филимону за подшитыми валенками, как наказывала мать. Бабка Лукерья, жена деда Филимона, напоила мальчика молоком, расспросила о житье-бытье, пишет ли отец с фронта и велела передавать привет бабке Федоре и всем остальным.
     Бабка Федора была родом из Новой Пустыни и в молодости они были задушевными подругами.
   - Спасибо на добром слове! – ответил по-взрослому мальчонка.
   Идти назад явно не хотелось, что-то его страшило, но ничего не поделаешь, идти надо, а то смеркаться начнёт, и он заторопился.
   - Я пойду, а то меня теперь мои заждались! – сказал он нехотя.
   - Ну, иди с Богом! – в один голос сказали добрые старики, и вышли проводить его до угла своего дома. Ещё долго бабка Лукерья вглядывалась ему в след, пока маленькая фигурка не растаяла в седой полоске горизонта.
   - Женька шел, постоянно оглядываясь на санки. Он очень боялся перевернуть их. Уставший, он не чаял, когда доберётся до дома. Наконец показалась деревня и навстречу ему бежала чья-то собака, но хозяина поблизости не было.
    Огромный серый пёс замедлил бег и остановился. Сверкнув глазами, присел чуть поодаль от тропки. В голове у мальчонки промелькнула мысль, и Женьке от неё стало худо. Он запаниковал.
    «Вовсе это и не пёс!» – догадался он, лихорадочно ища в кармане коробок со спичками. Спички были на вес золота, и он старался не растерять их, еле унимая продажную дрожь.
    Открыл бидон, макнул в него факел, поджег и, размахивая им, пошел навстречу волку. Волк с ленцой поднялся, отбежал подальше и опять сел, будто соизмерял свою силу с силой жертвы.
Женьку трясло, но он не собирался сдаваться до последнего «патрона». Он шёл и шел, сжигая факелы один за другим и, метая головешки в волка, представлял, что бросает гранаты в фашистов.
    - На тебе, получай, фашист проклятый! Это тебе за папку, за бабушку Аню, за дядю Витю (бабушка и дядя умерли от голода в блокадном Ленинграде), за дядю Андрея Бодаева.
    Почему в этот момент он вспомнил про чужого для него человека, он и сам, наверное, не смог бы объяснить. Тогда не было чужого горя, был общий враг, который отнимал жизни, калечил судьбы, и этим врагом была Война – страшная, опустошающая, жестокая.
    Волк стал отбегать совсем на чуть-чуть, как будто дразнил его, переходя из стороны в сторону тропки. Женька обернулся, чтобы взять очередной факел, но оказалось, что факелов больше нет. Он обреченно кинул в волка свою шапку, и тут прогремел выстрел. Волк скалясь, поджал хвост и скрылся в овраге, оставляя после себя окровавленный след.  Подкатили сани,
запряжённые вороным рысаком. Когда мальчик узнал  коня участкового милиционера, разрыдался.
  - Дядь Вань, дядь Вань, откуда ты? Размазывая рукавом слёзы по щекам, приговаривал счастливый Женька. – Если бы не ты, он бы меня сожрал!
   Иван Иванович спрыгнул с саней, поднял шапку со снега, натянул её на голову хозяину и ослабевшего, посадил на мягкую, соломенную подстилку, а затем, приладив санки с бидоном, погнал коня в сторону деревни.
  - Настоящим мужиком растёшь, молодец! – с восторгом похвалил он всхлипывающего мальчика.
  Пережив страх на порожке смерти, Женька стал героем местной пацанвы.
   После этого случая, решили всей деревней, детей за керосином не посылать, а собираться по несколько человек, брать с собой вилы и ехать за  ним  на подводе.


Тихоненко Ольга Ивановна,
г. Могилёв, Республика Беларусь

                             ОСЕНЬ

Я вижу за окном осенние сюжеты,
Как будто сам художник рисовал.
Чудесная пора была в стихах воспета-
Поэтов листопад всех вдохновлял.

На ветках в парке листья красочно желтеют,
И чаще к нам заглядывает дождь.
Грустят тайком цветы на клумбах и тускнеют.
Ловлю я их волнительную дрожь.

Наполнена природа, будто легкой грустью,
Осенний ветер бродит по полям,
И небо в теплый край всех журавлей отпустит,
Чтоб им весною возвратиться к нам.

В деревне дым из труб окутывает крыши,
На нивах шум работ давно умолк.
И на площадке детский смех все реже слышен,
Ведь в школу на урок зовет звонок.

А листья тихо на тропинку опадают.
Так отчего в квартире я сейчас грущу…
Мне жаль, что журавли так быстро улетают,
Но в осени надежду я ищу.


Толбатова Наталья Владимировна,
г.Смоленск, Российская Федерация


                 СТАРОЕ ОКНО

Старое окно, облупленная краска…
Если б ты умело говорить,
Рассказало, как в волшебной сказке,
Что пришлось увидеть, пережить.

Кто в тебя смотрел зимой и летом
И кого увидеть ожидал…
На закате или на рассвете
Он дождался? Или вновь страдал?

А возможно, твой анфас стеклянный
Для кого-то был, как друга лик…
Может, мир святой и окаянный
Сквозь тебя разглядывал старик?

Заточённый в комнату болезнью,
В жизнь и Бога веря всё равно,
Для него любых лекарств полезней
Было это старое окно.

Нынче в моде пластик белоснежный –
И на свалку старое окно!
Жаль его, ведь отсвет жизни прежней
Сохраняло столько лет оно.

Потускнела, выцвела, поблёкла
Между поколениями нить.
Заменить, конечно, можно окна.
Ну, а память можно ль заменить?


                БУМАЖНЫЙ ЗМЕЙ

Подари мне бумажного змея,
Их сейчас вдоль дорог продают.
Я поднять его в небо сумею,
Опостылел  квартирный уют.

Понесусь по цветистому лугу,
Будет змей о свободе молить,
Одуванчиков белую вьюгу
Я смогу на бегу сотворить.

Рвется змей, словно вольная птица,
Что увидел он там за чертой
Горизонта? Ах, как насладиться
Я хотела бы с ним высотой!

Но уже в облаках не витаю,
Нет на сердце былого огня.
Змей бумажный, лети, – отпускаю,
Полетай в вышине за меня.

Ах, бескрылые, вы не грустите,
О несбыточном можно мечтать!
И хотя бы, как я, отпустите
Тех, кто хочет и может летать.


                ***
Все мы в этом мире лишь попутчики
Из небытия в ночную тьму.
Наши жизни – тоненькие лучики,
Что летят в космическом дыму.

Нет, не Солнце освещает пропасти!
Наши жизни, ярче ли, слабей
Расчищают мрак вселенской копоти
Для себя, для будущих детей.

Чья-то жизнь горит как факел – заревом,
Чей-то ночничок дрожит едва…
Вместе мы не предрассветным маревом –
Будем светом завтрашнего дня.

Дай мне руку, наше поколение,
Что нам огорчаться и тужить.
Говорят, что жизнь всего мгновение,
Но его ведь надо пережить.

Хорошо, коль повезёт с попутчиком –
В меру он и весел и сердит,
Жизни смысл тебе волшебным ключиком,
Словно дверь в бессмертье, отворит.

Мы похожи все на удивление:
Любим, ошибаемся, грешим.
Жизнь и так всего одно мгновение,
Так куда же мы ещё спешим?


ПАРОДИИ
Весенняя вода, свободная, как выдра.
На островке цветут шмёлево вербы.
Из круговой воды я окунище выдрал –
И бегают в глаза, гарцуя, зебры.

Осоки-скобочки по-птичьему трепещут:
Позицию меняет там щучища.
А лучики-иголочки всё блещут, блещут,
И плёс легко перебегает паучище…

Евгений Понтюхов
«Теплынь»

                ПОЭТИЩЕ

Паучище со щучищей
Разговор ведут:
«Слушай, этот мужичище
Что шныряет тут?»

Вдруг огромный окунище
В их беседу встрял:
«Не простой тот мужичище,
Он, ребята, рифму ищет,
Это ж целый поэтище,
Подавись я червячищем,
Если что соврал».

Налетели комарищи
И давай пищать,
Что они, мол, мужичищу,
Правда, только в виде пищи,
Честь имеют знать.

Он-де крупный поэтище,
Есть на нём где сесть.
Жалко, что его стишищи
На другие язычищи
Ввек не перевесть.


Увези меня в глушь лесную
И оставь одну у ручья.
Не заплачу я, не затоскую,
Даже не огорчусь, что ничья.

Наталья Толбатова


               ЕСЛИ ЖЕНЩИНА ПРОСИТ…

Увезу тебя в глушь лесную,
Крепко к старой сосне привяжу.
И приеду домой, и усну я,
Или просто в тиши полежу.

Ты достала своими стихами,
Недовольным видом своим.
Отдаю тебя всю с потрохами
Не съеденье зверям лесным.

Пару дней поживу на свободе,
А потом вокруг погляжу –
Не хватает чего-то вроде…
Ладно, съезжу, тебя отвяжу.


Толмачев Сергей Владимирович,
г. Йошкар-Ола, Российская Федерация
РАЗГОВОР С ГИТАРОЙ

– Забавно, правда? – ДА НЕ В ЭТОМ ДЕЛО –
Гитара прозвенела мне в ответ –
ВЕДЬ В ЮНОСТИ И Я О ЧУВСТВАХ ПЕЛА,
А ТЫ ЕЩЕ ПОКА СТОЛЬ ЮН, ПОЭТ.

– Да что ж вы все про возраст, право слово,
Как будто мудрость кроется в годах.
Быть может к старым жизнь вдвойне сурова,
Но вас послушать, самый мудрый – прах.

– ВСЕ Ж В ГЛУПОСТИ, ПО ЖИЗНИ, ЧЕСТИ МАЛО,
И СМЕЛ НЕ ТОТ, КТО ЛЕЗЕТ НА РОЖОН.
ПРО ЮНОСТЬ Я НЕДАРОМ РАССКАЗАЛА,
ВЕДЬ ТЫ СЕЙЧАС ПО-ЮНОМУ СМЕШОН.

ТВЕРДИЛ, ЧТО НЕТ ЛЮБВИ, А НЫНЕ СТАЛОСЬ:
ВСЕ МЫСЛИ ЩЕМОМ В СЕРДЦЕ ОТДАЮТ.
– Я сквозь кутеж, похмелье и усталость
Вдруг захотел душе найти приют.

Вдруг расцвело, что, вроде бы, отжИлось.
Да, жаль, нет больше места чудесам,
Но эта девушка еще до встречи снилась,
А я ведь никогда не верил снам.

Но в жизни у всего цена и плата.
Как счет за блюдо чувственных побед,
С улыбкой нежной вешнего заката
Она мне прошептала тихо: «Нет».

– ГДЕ БОЛЬШЕ ГРУСТИ, ТАМ И РАДОСТЬ БОЛЬШЕ.
И ТЫ, ПОЭТ, КОГДА-НИБУДЬ ПОЙМЕШЬ,
ПУСТЬ СКАЗОЧНО КРАСИВО В ЗИМНЕЙ РОЩЕ,
НО ВСЕ Ж ЦВЕТОВ, УВЫ, ТАМ НЕ НАЙДЕШЬ.

ЧЕМ БОЛЬШЕ ДНЕЙ, ТЕМ КРЕПЧЕ, ТЕМ ИЗВЕСТНЕЙ,
ЧТО ЧУДО СНОВ И ОСТАЕТСЯ В СНАХ.
НУ А ЛЮБОВЬ ПУСКАЙ СТРУИТСЯ В ПЕСНЯХ,
НУ А ЛЮБОВЬ ПУСКАЙ ЖИВЕТ В СТИХАХ.

ЧЕГО-ТО В ЭТОМ МИРЕ НЕ БЫВАЕТ,
НО ХОЧЕШЬ, Я СЕЙЧАС О ТОМ СПОЮ?
– Мне про мечту и ветер напевает
По-юному смешную, но мою.

Ты лучше очаруй веселым звоном,
Что б в сердце грусть навеки заглушить.
И пусть вся жизнь, как звон, повиснет фоном
Над плясками поэта и души.


***
Ночь приглушила дыхание улицы,
Звёздной листвы дворник-ветер намёл.
Что-то припомнится, что-то забудется,
Если встречает родительский стол.

Чаем в стакане беседа заплещется,
Много ли надо, что б душу согреть.
Снова мне юность в улыбках мерещится,
Словно я сам стал моложе на треть.

Милые годы, мечты и влюблённости,
Вы отшумели, как будто вчера.
Так те луга, где хмелели от звёздности,
Ныне упрятал налёт серебра.

Время меняется модой и лицами,
Знать потому рано сердцем остыл.
Только луна ночью в окна стучится мне,
Нежа подушками пряди белил.

Впрочем, оставим все грусти и Отгрусти,
Даром, что плачет метели струна.
Сквозь разговоры о жизни и возрасте
Так и останемся я и луна.

Ночь приглушила дыхание улицы,
Звёздной листвы дворник-ветер намёл.
Что-то припомнится, что-то забудется,
Если встречает родительский стол.

Чаем в стакане беседа заплещется,
Много ли надо, что б душу согреть.
Снова мне юность в улыбках мерещится,
В пенных снегах – нежно-майская цветь.


Топаллер Николай Борисович,
г. Орша, Республика Беларусь

НЛО

В конце семидесятых, по первому году нашей семейной жизни мы жили в пристройке к дому родителей жены.  Подворье собственно состояло из большого рубленного и обшалёванного дома, кирпичной пристройки,  бани, сарая и небольшого лёгкого дощатого гаража под мотоцикл с коляской. Ворота были спереди и сзади, что бы можно было проехать насквозь, через гараж во двор.

И вот как то летним днём, тёща даёт ценное указание тестю:
– Петя, нужно олифой пройтись по гаражу, перед тем как красить, бутылка с олифой стоит на полке в закобайчике (глухая без окна пристройка к веранде).
– Хорошо, завтра перед работой, по холодку сделаю.

На завтра подхожу с работы к своему переулку и вижу, возле нашего дома собралась толпа соседей и незнакомых зевак.  С тревогой поспешил к дому. Ещё не видя объекта пристального внимания соседей, услышал мощный жужжащий звук.  Подойдя ближе, был просто ошарашен,  весь гараж был покрыт толстым слоем мух и басовито гудел. Оказалось тесть ранним сумеречным утром, взял бутылку не олифы, а клубничного сиропа, и закатал валиком весь гараж.

Далее события развивались по невероятному сценарию. Соседский мальчонка лет пяти, подойдя ближе к гаражу с криком:
– Пошли отсюда – махнул своей детской лопаткой, и случилось чудо. Многомиллионный рой мух с испугу оторвал гараж от земли и плавно понёс его ввысь. Все остолбенели, а на верху, наверное, от ветра, ворота с обеих сторон распахнулись и словно птица  крыльями замахали, создавая  иллюзию живого полёта.

Долго ещё стояли соседи, после того как гараж улетел, обсуждая невероятные события, если бы сам не был участником этого случая, ни в жизнь бы не поверил, что такое может быть. Ну а тестю, конечно, попало от любимой жены. Пришлось строить более капитальную конструкцию, да ещё и на фундаменте, чтобы напрочь отбить желание у построек летать.




БРИГАДА ОЛЬШЕВСКОГО

Попытка поступить в университет на филфак после школы успешно провалилась.  Вернуться домой – исключено, во-первых, стыдно, во-вторых, привыкнув за две недели  к столичной жизни, возвращаться в райцентр, как-то не воодушевляло. Задача стояла не простая – зацепиться за столицу.
В кармане полтора рубля. Из БГУшной общаги на Октябрьской съезжать нужно было сегодня, ну краем завтра. Документы: аттестат, прописное свидетельство и оставшиеся фото вернули только после сдачи обходного листа, подписанного комендантом. Житиё в этом прибежище клопов и тараканов, разбавленных вьетнамцами и вонизмом от жареной селёдки, с пустой стеклотарой в каждом углу, требует отдельной песни, на которую сейчас мы не будем отвлекаться.
Ну, что-ж, ноги в руки и по городу, в поисках работы жилья и приключений. Продвигаясь от одной доски с объявлениями к другой, со спортивной сумкой на плече, убедился, что больше всего городу нужны строители, которым предоставляют местокойку в общежитии, временную прописку в Минске и готовы взять даже учеником основных строительных профессий.
Так судьба завела меня в отдел кадров СУ№8 четвёртого стройтреста. Пообщавшись с кадровиком, он же парторг с редкой фамилией Иванов, полковник отставник, вот так запросто, после заполнения нужных бумажек,  вышел с двумя направлениями на заселение в трестовское общежитие по Короткевича и медкомиссию.
Третьего дня после оных событий меня определили учеником каменщика в молодёжно–комсомольскую бригаду Ольшевского по ставке первого разряда и отправили на объект под названием «Мединститут», как выяснилось с годами, это был основной корпус девятой клинической больницы на улице Семашко.
Разместившись в общежитии, нужно было подумать о быте, то есть о хлебе насущном.  До аванса  две недели, необходимо было как то продержаться. Поход в маленький магазинчик напротив общаги, который все местные аборигены звали “под часами”, которых я при всём старании нигде не обнаружил, расставил все точки над И.
На девяносто копеек было куплено десять килограмм картошки. Пачка соли за шесть копеек. Четырнадцать копеек булка чёрного хлеба и пачка маргарина за тридцать восемь копеек. И на развод в остатке две копейки, на которые можно было либо позвонить из таксофона по городу (вопрос кому), попить газ воды без сиропа, аж два стакана или купить две коробки спичек.
Затарив авоську бюджетными харчами, появилась уверенность что до аванса доживу. Так оно и случилось, по вечерам после работы жарил бульбу на маргарине, а чаем угощали соседи и новые друзья, которыми я оброс мгновенно в силу общительного характера и заразительного оптимизма.
Не знаю почему, но практически при отсутствии прямых родственников, мне всю жизнь и по сей день везёт на хороших людей, фактически друзей. Наверное, потому, что с детства мама меня учила, приводя цитату из Библии – “Чем больше ты отдашь людям, тем больше к тебе вернётся”.
Получив от мастера комплект спецодежды и новенькую пластиковую каску, переоделся в бытовке и по жаре поплёлся на объект за мастером. Через призму лет понимаю, что мне очень повезло с адаптацией на стройке: погода – август,  бархатный сезон; только приступили возводить первый этаж – фактор высотности, читай безопасности для молодого «грака».
Впечатления от первого дня на стройке были очень сильными, особенно поразило, когда на только что положенные перемычки оконного проёма молоденькая девчонка лет двадцати забралась коленками на эти качающиеся под ней бетонные рейки и начала их закладывать кирпичами, сердце зажало, с одной мыслью упадёт или нет.  Через полгода я уже сам бегал по наружным стенам на более высоких этажах.
В бригаде было два крановых, Слава и Коля. Слава – степенный мужчина лет пятидесяти, спокойный и рассудительный, уверенный в себе профессионал высокого класса. В чём я убедился лично и благодарен ему по сей день.
Было холодное ветреное апрельское утро. Из треста на объект передали штормовую телефонограмму. Работа крана запрещена в связи со скоростью ветра более шести балов. Бригадир Анатолий собрал дневную смену в столовой и спросил:
- Ну что, чистим мусор по этажам или по домам?
Все зашумели:
- Конечно по домам.
И это было разумно, в такой ветер, на сильных сквозняках, с незашитыми оконными проёмами, наглотались бы пыли и засорили  все глаза.
Но радость моя была недолгой, Анатолий сказал:
- Слава и Мыкола, остаётесь со мной, будем накрывать веранду и коридор левого крыла на шестом этаже. А ты, Фаина, останешься внизу за стропальщика, нужно подготовить фронт работы для кладки вечерней смены, вдруг ветер заляжет.
Я абсолютно не огорчился, ведь это было престижно остаться на монтаж перекрытий, да ещё с самим бригадиром. Слава ушёл готовить свой башенный кран, а мы с бугром и Фаиной пошли в бытовку переодеваться. Поднявшись наверх, сразу ощутили на себе ледяное дыхание ранней весны. Захотелось назад в тёплую бытовку, где часть ребят осталась играть в карты на мелочь.
Шести пустотные плиты начали укладывать с угловой веранды. Я находился на внешнем ригеле шириной в два кирпича, бригадир на внутренней капитальной стене. Первых три плиты уложили без особых проблем за час.
Слава очень аккуратно, медленно подводил плиту и также по тиху майновал. Четвёртую плиту мы уже положили, но стропы оставались ещё в натяг. Я прошёл по ригелю до средины плиты, чтобы отцепить стропы. И в этот момент сильный порыва ветра качнул кран в противоположную сторону от здания.
Плита пошла вверх и на меня. Каким-то чудом я успел, ухватился за стропы, плита на метр ушла за наружную стену, и я повис на высоте шестого этажа на вытянутых руках. Вот здесь и проявился Славин профессионализм и спокойствие.
Чтобы обратным качком меня не ударило об стену и я не сорвался, крановой быстро поднял плиту, заводя её внутрь веранды, и резко положил один конец плиты на внутреннюю стену. Я уже висел внутри этажа, мысленно простившись с жизнью. Анатолий мгновенно прыгнул на плиту, и подбежав ко мне за шиворот телогрейки втащил меня на плиту.
- Сваливаем быстрей, – крикнул он мне.
А я лежал на плите и продолжал сжимать стропы. У меня свело ладони, не получалось разжать руки, заклинило мову и только глазел на бугра безумными глазами, ничего не понимая, находясь в ступоре и не осознавая, что я ещё жив.
Анатолий быстро просёк ситуацию, сильно настучал мне по рукам, пытаясь разжать мои кисти, одновременно выводя меня из шока трёхэтажным матом. После чего увёл меня с качающейся плиты, опирающейся на одну точку, кран продолжал раскачиваться.
После того как мы убрались с плиты, Слава приподнял её и спустил  вниз. На этом монтаж и закончился. Наверное, с месяц у меня были синие руки от гематом, а я просёк для себя раз и навсегда, что такое техника безопасности.
Трагоцкая Светлана Ивановна (Светлана Пригоцкая ),
г. Вязьма, Российская Федерация

   ОДУВАНЧИК, ПРОБИВШИЙ АСФАЛЬТ…
   
  Одуванчик ,пробивший асфальт,
  Так любовь пробивается к свету,
  С небом чувствуя верную связь,
  И не сдуть никаким её ветром!
  Ведь любовь посылает сам Бог,
  И не надо гадать на ромашках…
  Нас она настигает врасплох,
  Прилетает вдруг ангел отважный!
  И любовь злой молвой не убить,
  Даже если любовь без ответа…
  Если сердце умеет любить,
  Зацветут одуванчики летом!
  Одуванчик, пробивший асфальт,
  Так любовь пробивается к свету,
  Одолев миллионы преград,
  И не сдуть никаким её ветром!

ДОЛИНА РОЗ

 Каких гармоний совпаденье,
 Тропинок звёздных и полей…
 Царит прекрасное мгновенье-
 Мне о тебе пел соловей.
 Он пел взахлёб, самозабвенно
 И звал меня в долину роз,
 Где откровенье и доверье,
 Где всё навеки и всерьёз…
 Он обещал мне без сомнений
 Вернуть прошедшую весну…
 Продлись прекрасное мгновенье
 В желанном сладостном плену.

БОЖЬЯ КОРОВКА

  Божья коровка
  Сидит на цветочке,
  Кто ей поставил
  На крылышках точки?
 Странный художник,
  А может быть дождик?

ТЫКВА

 У тыквы пребольшая голова,
 На огороде всем она глава.
 Но только нету рук и нету ног.
 Не сдвинуть с места, есть на то предлог.

МОЛЬ

   В шкафу, среди мехов и шёлка
   И дорогого  барахла.
  Моль после  жизни трудной ,горькой
   Приют законный обрела…
   Кругом такие угощенья…
   Ешь , сколько хочешь,- не хочу,-
  – Такой хороший шкаф отдельный,
   И ничего я не плачу…-
   Моль потихоньку осмелела
   И обрела такую власть…
   Когда одежду всю поела,
   Вдруг за хозяина взялась…
   Хозяин зА голову взялся,
   Кого он в жёны пригласил?
   Сам голый , без всего остался,
   А добывать уж нету сил…
   А моль цвела, торжествовала
   И, чтоб не слышать мужа храп,
   Вдруг после праздничного бала
   К другому полетела в шкаф.

ДУЭТ
Кудахчут куры, -канитель,
У петухов опять дуэль,
Порхает пух, летают перья,
У кур сдают, наверно, нервы?
И гребешки горят огнём,
Зачем война вдруг ясным днём?
Померить силы меж собой?
Кто первый начал этот бой?
Не поделили что ли кур,
Или обычный перекур?

  Арлет Ом-Шабер
  ( Франция)

  Приглашение в сад

Это нежный месяц май, расцвёл мой сад на диво,
Краски радуги сияют, шлёт привет нарцисс,
С белой лилией он рядом и  гвоздикой милой,
Солнце сад мой ослепило , каждый день сюрприз!
В уголке шалфей лиловый , паучок – проказник
Сплёл азалии на память нитку серебра,
Тайный сад мой приглашает на весенний праздник,
Вам я розы собираю, Ирисы с утра!
Вот сирень раскрыла гроздья  около мосточка,
Приоткрыл  ладони ландыш, бубенцы поют,
И кукушка шлёт нам эхо, много лет пророчит,
Расцвели  вокруг фиалки , тоже в сад зовут.

INVITATION AU JARDIN

En ce doux mois de Mai, mon jardin s’est paré
D’étonnantes couleurs. Avec l’humble narcisse,
Qui côtoie le lis blanc  et l’oeillet bigarré,
Je profite déjà du soleil en coulisse.

La sauge dans un coin, sous le fil argenté,
tissé par l’araignée, veille sur l’azalée.
C’est mon jardin secret dans sa rusticité :
J’y cueille l’iris bleu, la rose ou la pensée.

Un lilas a grandi tout près du petit pont,
Le muguet parfumé m’offre blanches clochettes,
Au lointain, en écho, le coucou(oiseau) me répond,
Et pour invitation : voici des violettes.


ArletteHoms-Chabbert
   ( подстрочник)
В этот нежный месяц май , мой сад украсился
Изумительными красками. Рядом со скромным нарциссом
Белая лилия и пёстрая гвоздика,
Я прикрываю от солнца глаза.
Шалфей в углу, под серебряной нитью,
Вытканной пауком, обвивая азалию.
 Это мой тайный сад в своей простоте:
Я рву ирис голубой, розу или анютины глазки.
Сирень расцвела около маленького мостика,
Душистый ландыш открыл белые колокольчики
 Вдалеке эхо, кукушка мне отвечает,
 Для приглашения: Здесь фиалки!

 Жан-Пьер МИШЕЛЬ
  ( Франция)
Маленький сад

Этот маленький сад, словно книга волшебная,
Сохранил аромат , образы прошлых лет,
Лентой памяти тянется, смотрит вослед,
Время мчится, весной расцветает по-прежнему.


Этот маленький сад вновь в ручье отражается,
Светят слёзы росы на  рассвете вокруг…
Чтобы вОду украсить и  берег, и луг,
В разноцветные бусы заря наряжается.

Этот маленький сад воспевают поэты,
Где сияющий день украшают цветы,
Приглашение Музе шлют они из мечты,
Чтоб любви лепестки обрывать на рассвете.


Le PETIT JARDIN

C’est un petit jardin qui tel un vieux grimoire,
A gardé le parfum des images d’antan ;
Et loin d’être oublié quand se fanent les ans,
Il traverse le temps au fil de la mémoire.
C’est un petit jardin où coule un fin ruisseau ;
Les larmes de rosée, au lever de l’aurore
Se laissent emporter, perles multicolores
Sur le cours de son lit pour embellir son eau.
C’est un petit jardin que chantent les poètes,
Quand se parent les fleurs de la splendeur du jour,
Pour inviter la muse à effeuiller l’amour,
A l’ombre des parfums de frondaisons secrètes.

Жан-Пьер Мишель( Франция)
(Подстрочник)
Маленький сад

1.Этот маленький сад, словно твой дневник (неразборчивый),
Сохранил аромат образов прошлых лет,
И вдалеке не забыт, когда исчезают годы,
Он пересекает время нитью памяти.
2.Этот маленький сад, где струится чуткий ручей,
Слёзы росы на восходе зари,
Увлекает , несёт жемчуг разноцветный(бусы разноцветные)
В направлении своего течения , чтобы украсить воду.
3.Этот маленький сад, что воспевают поэты,
Когда цветы украшают сияющий день,
Чтобы пригласить Музу обрывать лепестки Любви
В тени ароматов листвы сокровенной.


На грозном севере

 SuzanneALVAREZ (Франция)
   ( по мотивам)

      Вдали сумерки скал, разорванные ветром,
      Пейзаж чёрно-белый здесь основа бытия,
      Под серым небом недружелюбная земля,
      На пиках вершин лишь снEга охапки светят.

      В  нишах прячутся, собаки молчаливые
      Чужих предупреждают во сне ворчанием,
      Они ждут терпеливо, конец молчанию:
      Долгая зимняя ночь сияний красивых.

      Здесь жизнь без излишеств протекает свободно
      В своей отрешённости и большой простоте,
      Мёрзнет тело- бесконечная дрожь в темноте,
      Так засыпает под бледной луной природа.
   
      Под нежными веками испуганный взгляд,
      Смотрит так боязливо тюлень одинокий,
      По паковому льду пробирается робко,
      И серые ресницы на морозе дрожат.

      В мимолётном рассвете магия красоты,
      Замёрзшая чайка под затухшие  крики,
      Взрывая над подводными рифами брызги,
      Исчезает в бездне, в большом пикEсуеты.

      Возле белого Монстра чёрная глубина
      Крутит пряжу волн , синие мотки ярости,
      Тысячи пернатых , сдаваясь усталости,
      Бьются на берегу или касаются дна.

     Быка в сезон красивый ведут пути на луг,
      В приливе свежих сил сияет шерсть на солнце,
      Луг нежный, золотой, гранатовый и пёстрый
      Перед тем, как отцвести, обнимет землю вдруг.    
 

DANS LE GRAND NORD

Lacérés par le vent, d’obscurs rochers composent
Un décor noir et blanc, réduit à l’essentiel ;
Sur cette terre hostile, au soufre froid du ciel,
De grands linceuls de neige aux crêtes se déposent.

Dans leurs niches, tapis, les chiens silencieux,
Pour prévenir l’intrus, grommellent dans leur rêve ;
Ils attendent patients, la fin de cette trêve :
La longue nuit d’hiver en des jours radieux.

La vie existe là, dépouillée à l’extrême,
Dans la simplicité, puis le détachement ;
Et quand le corps n’est plus qu’immense tremblement,
On s’endort tout transi, par une lune blême.

Sous sa paupière tendre au regard apeuré,
Le phoque gris craintif, timide et solitaire,
Se déplace à tâtons sur la banquise austère ;
Ses longs cils gris battant, l’air à peine effleuré.

Dans une aube éphémère, à la beauté sublime,
Une mouette ivoire, à coups de cris glacés,
Plane sur les brisants, par les embruns drossés,
Et dans son grand piqué, s’enfonce dans l’abîme.

Au pied du monstre blanc, la mer d’un noir profond
Tord ses lames de cire en écheveaux livides ;
Des milliers d’emplumés, de leurs gorges avides,
S’abattent sur la grève ; en ratissent le fond.

A la belle saison, le bœuf musqué vient paître,
Quand le regain s’annonce en son habit d’éclat.
Des verts panachés d’or, des rouilles, du grenat,
Embraseront la terre, avant de disparaître.

 (Подстрочник)
На великом севере

Разорванные ветром сумерки скал принимают
Чёрный и белый декор по случаю необходимости
На этой враждебной земле под мучительным холодом небес,
На пиках вершин хранятся большие снежные покровы.

В их нишах( складках) ковры молчаливых собак,
Чтобы предотвратить чужака( нарушителя), ворчание во сне;
Они ожидают терпеливо, конец этой передышки:
Долгая зимняя ночь  лучезарных сияний.

Жизнь существует там,  строгая до крайности,
В простоте и более того , отрешённости,
И когда тело , не что иное , как бесконечная дрожь,
Засыпает оцепеневшее( продрогшее) под тусклой луной.

Под нежными веками испуганный взгляд,
Серый тюлень, робкий, нерешительный и одинокий,
Перемещается на ощупь по паковому льду,
Его серые длинные ресницы дрожат, едва касаясь воздуха.

В мимолётном рассвете, величественной( великолепной) красоты,
Чайка  замёрзшая( цвета слоновой кости), едва покрикивает,
Паря над подводными рифами, водяными брызгами,
В своём великом пике, погружения в бездну.

У подножия белого монстра, море глубокое и чёрное,
Крутит пряжу волн, синеватые  мотки ярости;
Тысячи пернатых , их жадные глотки,
Падают на холодный  берег, их захватывает дно

В красивый сезон бык мускатный приходит пастись,
Когда прилив сил отражается на его шерсти
Зелень пёстрая, золотая, рыжая, цвета граната
Обнимет землю, перед тем , как отцвести.

Трофимов Иван Александрович
с. Старое Аделяково, Самарская обл.,
Российская Федерация

СКАЗАНИЕ О ПУГАЧЁВЕ

Ах, Емеля! Кайся! Кайся!
Для тебя готова плаха.
Не видать ни жизни  райской
И ни  шапки Мономаха.
Кровь безвинно убиенных,-
Подневольных сирых служек,
Отзовется как геенной,
Так и громом царских пушек.
В том миру казачьи тени
Все ж припомнят неудачи.
А сермяжные в смятенье
Обольются смертным плачем.

Ах, Емеля! Зря поклоны
С эшафота шлешь народу.
Ни  раскаянье, ни стоны
Не дадут ему свободы.
В час сакральный только сабля
Все решает за холопов.
Ты держал её не слабо,
Заглушая слабых ропот.
Но предательство, измена -
Крах и смерть в искусстве ратном.
Крепостей восставших стены
Занялись огнем закатным.

Ах, Емеля! Растерялся,
От  друзей не ведал мщенья.
Не за них ли убивался,
Умоляя о прощенье?
Ты не ворон – вороненок,
Оттого лишился силы.
Пахарь, меченый с пеленок,
Отойдет рабом в могилу…
Вождь за всех упал на плаху,
Обездолив захолустье.
Перед смертью больно ахнул,
Виноватый перед Русью.


ПАМЯТИ МАРАТА КАЗЕЯ

Жаворонки пели с вешней страстью
Над родным гнездом из первых трав,
Где в тени таилось птичье счастье,
Чистое и светлое с утра.

Но не пташки дерзкого Марата*
Разбудили в полдень роковой.
И не ради юного азарта
Он держал гранаты под рукой.

Первый выстрел…. Жаворонки  в страхе
За птенцов, себя и отчий дом.
Быть сегодня вражеской атаке
На лесной затерянный кордон.

Юный партизан метнулся к лесу,
Но его успели взять в кольцо.
Он залег с птенцами по соседству,
Втиснутый в кустарники свинцом.

Жаворонки -  певчие Полесья,
Райские причуды на земле,
Не услышат больше они песен
Милых крошек с пухом на челе.

От врага не ждал Марат пощады,
Крикнул перед смертью: «Я один!
А теперь берите меня, гады!»,-
И взорвал гранату на груди.

Не сломили пионера фрицы,
Не нашли заветного гнезда.
Беларусь сумела возродиться,
И  свободной стала навсегда.

Бронзовый Марат стоит поныне –
Есть героям место среди нас.
Жаворонки в небе синем-синем
Рассыпают трели в росный час.
ЦВЕТЕЛИНА ГЕРГИНОВА


МОСТ ЗА НАШИТЕ ДУШИ

Застанала встрани от моста за душата,
погледнах и видях – до мен е пропастта.
Разделят ме от нея стъпки преброени,
протяга тя към мен ръцете си студени.

“Ела!” – изсъска злобно и зловещо.
– Във моя огнен дом е тъй горещо.
Стая, пълна с пламъци те чака,
с постелка от безкрайна мъка.

Вземи, подарък – було на страстта,
покрий се и ще отидеш в пропастта.
Мнозина без да мислят го приеха,
с печат за пътя на скръбта поеха.”

Потресена, погледнах аз към моста,
там Христос бе разпънат върху кръста.
Загърбих бързо пропастта горяща,
към моста тръгнах със душа крещяща.

Застанала сама пред кръста плача,
товар от грехове след мене влача.
Бог от кръста гледа ме със поглед благ:
– “Защо държиш се сякаш съм ти враг?

Разпъваш Ме на кръста всеки ден,
отбягваш Моя дом за тебе отреден.
Аз всеки ден ти хлопам на вратата.
Ти чуваш, но заключваш си бравата.

Живота Си за тебе Аз пожертвах
и мост към Моя дом ти построих.
Не си отивай, а с  Мен остани!
По моста с Божиите сълзи тръгни!”


МОСТ К НАШИМ ДУШАМ

Стою  и вижу пропасть для себя,
Душа за ней чуть теплится, скорбя.
Не так уж далеко, но нет моста,
Тяну я руку к ней, но даль пуста.
Зловещий окрик слышу я во мгле:
«В мой дом иди – он в пепле и золе,
Там для тебя готов в кровати жар,
А приголубят горе и пожар.
Подарок – страсти черная вуаль.
В ней в пропасть проводить тебя не жаль.
Так многие избрали горя путь.
И ты меня за дар не обессудь».
Растерянный, искал к душе я мост.
Как завещал всевидящий Христос,
Распятый на кресте и за меня,
В знамении душевного огня.
Стою совсем один, к мосту тянусь.
Со мной грехи и мертвенная грусть.
Бог смотрит с сожаленьем и тоской,
Меня, обняв ласкающей рукой.
«Я для тебя над пропастью не враг.
Пусть и хулил меня, испытывая страх.
И все же каждый день стучался в дверь,
В тебя я верил, верю и теперь.
Отдавши жизнь, я утвердился в том,
Что возведешь ты мост в небесный дом.
В бессмертии останешься со мной,
Закончив путь означенный, земной».

КРАСИМИР ТЕНЕВ

Притихна след грохота сводът небесен
и с ласки сълзите му бризът избърса.
Денят се прегърби и вяло посърна.
Акорд се понесе от култова песен –

мелодия стара, отколе известна.
Скалите край Яйла прощално прегърна
унилото слънце и в сумрака бързо
дъгата трицветна безследно изчезна.

Хипари, край огън, празнуват Джулая:
бутилка прескача от устни на устни,
китара проплаква с разстроени струни…

И с погледи трепетно впити в безкрая
очакват мига те – безумно предвкусват,
как слънцето Камен бряг пак ще целуне.

UriahHeep – JulyMorning


***
Раскаты грома стихли в небесах,
А слезы ласково смахнул с них ветер.
День угасал, и  наступивший вечер
Аккордами рассыпал чудеса.
Старинная мелодия жива.
В объятьях солнца и Яйла,* и скалы.
Прощаясь, затухают с ним устало
Под радугу, заметные едва.
Хиппари* на Джулай* пьют у костра.
Звеня, бутылки по рукам гуляют.
Гитары плач, расстроена струна.
Вселенная безмерностью щедра.
А взгляд предвидит, что восход слагает
Для Камен-бряк* иные времена.

*Яйла -  летнее горное пастбище.
*Хиппари– представители молодежного движения.
* Джулай – летний праздник.
*Камень-бряг -  заповедник.


ВАЙ – ВАЙ

    Я помню, что мама мне пела песню про какого-то загадочного Вай-Вая, который, если я вовремя не усну, придет к нам домой и зашьет нам всем, маленьким детям, глазки. Страшно хотелось посмотреть на него, а потом сразу же заснуть, чтобы он не успел достать иголку с нитками. Однако каждый вечер мама пела, напоминая о нем, а в избу никто не входил, хотя мы намеренно долго не засыпали.
    И вот однажды я услышал, как мама убеждала отца, чтобы он, наконец- то, подумал о  нашей одежонке. Мама недавно прикупила немного сукна и ситца в местной лавке, а отдельные вещи планировала перелицевать; для «погодок», как она нас называла, слишком накладно было каждый год разоряться на новую пару.
– Не до жиру, куда там, но дети будут ходить не хуже, чем у людей.
– И кто же возьмется за эту работенку? – Ухмыльнулся отец.
– А хотя бы Вай-Вай. Пригласим его. Вот тут, в уголочке, его поселим, он потихонечку нам все и сладит.
   Вай-Вай! Наконец-то я увижу его. Хорошо, что у него будет, чем заняться – не так-то просто обшить нас, голодранцев. Глядишь, и не вспомнит про меня, полуночника, но, на всякий случай, надо найти укромное местечко на полатях, чтобы как следует спрятаться на ночь.
   Вай-Вай появился на следующее утро. В избу вошел высокий, остроносый старик в полинявшей одежке, которую следовало бы давно перелицевать или вообще заменить новой. Самая большая его  достопримечательность, очки,  покоились на тощей шее, перевязанные шнурком.
    Следом за портным, кряхтя и чертыхаясь, отец тащил ножную швейную машинку. Мама, затворившая за собой дверь, держала в руках небольшой чемоданчик, если можно было назвать так бесформенную коробку с тесемками.
– Вот и дома,- певуче сказала она,- сейчас мы тебя разместим и за работу. Видишь, сколько их у нас, озорников. И все раздетые.
    Вай-Вай обосновывался недолго. Потом он наскоро позавтракал и принялся за дело. Говорил он мало, нескладно,  все больше объяснялся жестами, мимикой лица, а в особенных случаях  притопывал ногой, обутой в остроносые сандалии. Меня он поманил к себе крючковатым пальцем, но когда понял, что я боюсь его, сам подошел ко мне, погладил по голове и разошелся доброй старческой улыбкой. Глаза у него были грустные и лучистые, и вовсе он не походил на человека, который ходил ночью по домам и зашивал глаза маленьким детям.
    У меня пропал всякий страх к нему, я спрыгнул с полатей, вытянулся, как он велел, и даже задержал дыхание. Вай-Вай измерил мой рост, талию, плечи, виновато покачал головой и пристально посмотрел на маму, которая в ответ только развела руками.
    Вай-Ваю предстояло перекроить для меня ветхое пальто моего старшего брата. Задача для него оказалась очень сложной, вещь никуда не годилась для заготовки, но он все же охотно взялся за дело и к вечеру предложил мне накинуть  на себя обнову, сотворенную пока в наживульку. Мама от радости всплеснула руками, выходило, что я к холодам наделялся справной одежонкой.
   Так прошел день. Назавтра портной закончил меня обшивать и приступил к новому заказу. А мы настолько осмелели, что едва ли не сидели у него на плечах. Особенно нам нравилось, как он заводил ногой швейную машинку, пропускал строчку на заготовке, перебирая материю тонкими, с желтоватым отливом, пальцами. На наши вопросы и просьбы старик только виновато улыбался и повторял одно и то же: «Вай-вай! Вай-вай!». Если мы того хотели, он наделял нас разноцветными лоскуточками и пустыми шпульками. Мама сердилась на  нас, старалась отогнать от стола, а он, все с той же виноватой улыбкой, тряс головой в знак несогласия  и повторял свое любимое: «Вай-вай! Вай-вай!».
    Кто он был по национальности, мы так и не узнали. Откуда он появился в деревне, тоже было большим секретом. Мама строго-настрого наказала нам не приставать к нему, не обижать его, потому что он был очень добрым человеком, хорошим мастером. но несчастным в жизни, по сравнению с нами, умеющими говорить.
    Портной время от времени вставал из-за машинки, потягивался, кряхтел по-стариковски, перебирая губами словосочетание, давно ставшее для него вторым именем, так что настоящее-то, пожалуй, никто и не помнил в селе. Он внимательно разглядывал просторные полати, где мы копошились в ветоши, как поросята, ощупывал отцовский столярный инструмент и вопросительно глядел на маму.
    Мама понятливо кивала головой и говорила, что живем мы пока очень бедно, в одной комнате и спим, и едим, а хозяин тут же и мастерит. Когда будут деньги, она не знает: в колхозе не платят, случайные заработки хозяина невелики, огород урезали, а налоги надо платить исправно – иначе корову опишут, последнюю ненаглядную кормилицу. Но все равно, горячо доказывала мама, они с мужем выкраивают каждую копейку, чтобы выкупить в лесничестве билет на строительный лес самозаготовкой и сделать к избе пристрой: с прибавлением в семействе прежняя изба стала тесноватой.
    Слова мамы, видимо, сильно огорчили старого портного. Он притопывал ногой и что-то силился сказать, но из его уст вылетало одно нелепое бормотание, а заветное «Вай-вай! Вай-вай!» разносилось непривычно громко и угрожающе. Успокоившись немного, он о чем-то долго думал, а потом прикидывал на клочке бумаги, мусоля цветной карандаш.
    Ходили слухи, что портного привезли в деревню какие-то военные люди, поселив его в развалюхе на окраине села, в которой он жил мало, а все больше слонялся по людям и зарабатывал себе на кусок хлеба халтурой. Якобы, портной – это вовсе не портной, а государственный преступник, отсидевший немало лет в лагерях за колючей проволокой. Семьи у него никогда не было, родных – тоже. Писем он не получал, а милиция давно перестала интересоваться им, потому что «этапник» оказался безобидным стариком, к тому же ущербным на язык.
    Отца не интересовала работа портного, у него было и без того много забот по дому и хозяйству. Но и он, если один из нас одевался во что-то новое, одобрительно похлопывал старика по плечу, приговаривая:
– Молодец, бачка! Умеешь работать!.
    А когда он увидал на маме разноцветную кофту с широким воротником, то потерял дар речи и только мычал:
– М-м-можно обмы-м-мыть…
    Портной виновато улыбался в ответ, качал головой и перебирал губами слово, которое обозначало в этот раз, быть может, заветное: «Спасибо!». Но мы и без того знали, что он доволен своей работой и семьей, в которой временно поселился, и обшивал нас, голодранцев, с большим удовольствием.
    Еще через день я в потемках подошел к портному и спросил его, а правда ли, что он зашивает глаза маленьким детям; или это только нас пугает мама, чтобы мы быстрее засыпали? Я знал,  что не дождусь ответа на свой вопрос. Ведь он  не умел говорить, но надеялся, а вдруг портной сможет хотя бы на пальцах развеять мои сомнения. Портной сначала пристально посмотрел на меня, а потом крепко обнял и поцеловал в лоб. Слезы у него из глаз скатились на мои щеки. Мама, которая наблюдала за нами со стороны, тоже заплакала. Отец как-то странно кашлял и сморкался.
    Прошла неделя. Портной выполнил свои обязательства перед нашей семьей и упаковал пожитки.  За ним приехали на телеге, вместе с ножной машинкой и, так называемым, чемоданчиком он съезжал от нас на другое подворье.
    Чтобы мы не мельтешили под ногами, нас загнали на полати, цыкнув, как на сверчков. Мама отсчитала купюры, которые она заняла у состоятельных людей, и протянула их портному. Старик виновато улыбнулся и даже не посмотрел на деньги, не сказал положенное «Вай-вай!». Мама попросила его взять заработок, но он  отвернулся от нее. Мама растерялась, а портной торопливо вышел из дома и плотно закрыл за собой дверь.
    При сборах я случайно заметил, что  портной положил какой-то тряпичный сверточек под дерюжку на полатях. Мне страшно хотелось взять его, но я пересилил себя. И только после того, как портной вышел из дома,  громко сказал:
– Мама, а он что-то вот здесь оставил.
    В свертке из тряпиц была небольшая пачка денежных купюр. От неожиданности мама опешила, выронив их на пол.
– Как это так?- растерянно спросила она кого-то.
– А вот так,- подскочил отец,- сейчас разберемся…
   Он быстро, по кошачьи, собрал  деньги и кинулся за дверь, даже не закрыв её: отца одолевало то ли сомнение, то ли подозрение, во всяком случае, он был сам не свой. Мама, всхлипывая, спотыкаясь, еле-еле  перешагнула порог. Ну а нам сам Бог велел скатиться с полатей и засеменить следом.
    -Бачка, постой! Это что же получается? За какие заслуги? А? – кричал на весь двор отец.
    Портной неловко повернулся к нему лицом и весь покраснел, изогнулся, затопал ногой. Выкинув вперед руки, он как бы решил защититься от незаслуженных оскорблений, которые вот-вот должны были посыпаться на его седую голову.
– Вай-вай! Вай-вай! – несколько раз повторил старик свой последний и единственный аргумент, способный охладить пыл отца.
    И пока его не поняли собравшиеся, портной не переставал говорить по-своему, показывая на дом. А правда заключалась в том, что он оставил деньги на строительный лес для дома. И  когда это дошло до нас, наступила тишина. А портной подсел на краешек телеги, махнул нам на прощание рукой и, поторапливая возницу, сказал свое привычное:
– Вай-вай! Вай-вай!

Трунова Татьяна Анатольевна,
г. Владимир, Российская Федерация
РОЖДЕСТВЕСКИЙ ФЕЙЕРВЕРК

Что скрывается за привычным словом «Рождество»? Ясли, в которых родился Иисус. Вифлеемская звезда. Волхвы, несущие дары Младенцу. Тысячи зажженных свечей в храмах. Запах ладана и мирры.
Произнесите это слово. Замрите на минуту и погрузитесь в тишину. Вы слышите праздничный салют? Буквы, как одиночные огни, стремительно взлетают вверх и распадаются на множество сверкающих звёзд. Прямо над нами распускается разноцветный букет удивительных образов и звуков.
Они пронизывают пространство вдоль и поперек. Проникают в каждую щёлочку и переплетаются друг с другом. В этом сводном оркестре у каждого инструмента свой неповторимый голос. Тончайшие струны наших душ настраиваются сами собой и начинают звучать в унисон с этой удивительной музыкой.
Приглашаю всех на рождественский Фейерверк!
«Р» – это Радость. Она журчит как ручей. Она растекается вширь, как могучая полноводная река. Она бурлит, перескакивая через горные пороги. Она рассыпается мириадами брызг, как Ниагарский водопад. Она разливается безбрежным морем. Она простирается по раскинувшимся до самого горизонта равнинам. Она переливается разноцветной радугой на распластавшемся небосводе.
«Р» – это зов Природы. Что-то ревущее и раскатистое. Громы и молнии, грозы и бури, ураганы и торнадо, сметающие всё на своем пути. Грозное рычание льва. Решительная поступь тигра. Стремительный прыжок пантеры. Громады гор. Березовая роща. Роса на утренней траве. И моросящий дождь в вечерних лучах заходящего солнца.
«Р» – это наш личный камертон. Наш барометр, который указывает верную Дорогу. Твёрдое Решение сделать первый шаг в новом направлении. Раскрепощённость и Раскованность. Равновесие и Гармония. Внутренний настрой на благоприятный Результат. Рост и Расцвет. И поддержка родных, друзей, партнеров и просто родственных душ.
«О» – это что-то плавное, протяжное и широкое. Как океан. Как плывущие по небу облака. Как огромное окно. Однажды мы открываемся миру, обнимаем его и аккуратно обматываем своей любовью, неспешно сплетая кружевной орнамент. И восхищаемся, словно видим этот мир впервые: «О-о-о!»
«О» – это знакомое с детства: «Осенняя пора, очей очарованье…». Опавшие листья и одиноко стоящие деревья. Легкий морозец. Тишина и покой. Именно в этом неторопливом ожидании зимы и проявляется скрытое обаяние осени.

«О» – это Осознанность и Опыт. Зеркало, в котором высвечиваются и отражаются наши самые лучшие грани. Оптимизм. Ответственность. Одаренность. Оригинальность. Общительность. Осмотрительность и Основательность. Отзывчивость и Открытость.
«Ж» – это жужжание пчелы и свежий мёд в сотах. Запах жимолости и жасмина, жареной картошки и фруктового желе. Ползущий майский жук и поющий жаворонок. Вальяжный жираф и задумчивый клин журавлей. Божья коровка на желтом цветке пижмы. Куст  крыжовника. Белоснежная жемчужина, одиноко лежащая в морской раковине. И во всём сквозит Жизнерадостность!
«Ж» – это поднимающиеся жалюзи: «Ж-ж-ж-ж-ж!». Распахнутые настежь двери и окна. Совершенно неважно, жара на улице или жуткий холод. Мы наслаждаемся Безмятежностью. И неожиданно обнаруживаем, что вот это и есть настоящая Жизнь, во всём её Божественном великолепии. Какое Блаженство!
«Ж» – это Мужчина и Женщина. Им не нужны слова и предложения, вполне хватает междометий и жестов. Каждый вздох, каждый взгляд, каждое прикосновение – и уже рождается жгучее Желание. Бережная Нежность. Нужность друг другу. И Мужество, чтобы удержать и сохранить эти удивительные чувства.«Пожалей меня, пожалуйста» – и ты крепко-крепко прижимаешься к надёжному плечу.
«Д» – это жизнеутверждающее ДА! Добрый день, дорогие друзья! В дорогу! Динь-динь-дили-дон, далекий звон колокольчика на старинном дилижансе. Дребезжащий стук деревянных колес по заброшенному тракту. Дурманящий запах душицы. Долбящий стук дятла по дереву. И долгий-долгий путь дикой собаки динго.
«Д» – это Дары другим людям, которых мы иногда даже не знаем. Что подталкивает нас делиться, день за днём, год за годом? Душевная Щедрость. Доброжелательность. Добросердечность. Дружелюбие. Вот они, неиссякаемые родники Добрых Дел и  безграничного Доверия, себе и Вселенной.
«Д» – это Действие. Динамика. Вращающиеся без остановки калейдоскопы наших Душ, где один кадр сменяется другим. Достоинство. Доблесть. Деликатность. Дальновидность и Дипломатичность. Добросовестность и Добропорядочность. На этом мощном фундаменте выстраивается Дружба, которая длится годами и десятилетиями.
«Е» – это Единение с миром. Ежедневно. Ежечасно. Ежеминутно. Ежесекундно. Всегда. То самое неразрывное Единство, через которое просвечивает всё наше Естество.Вращая невидимое веретено Вечности, мы ведём бесконечные беседы с планетой.
«Е» – это Переход. Переселение с периферии в центр, в самую сердцевину.Мы прекращаем бесконечный бег по пересеченной местности, как перекати-поле.Нас подхватывает на руки весенний ветер и переносит над неприступным перевалом Несбывшихся Надежд. Мы бесшумно пересекаем бескрайнюю степь Переживаний и невидимкой продираемся сквозь дремучие леса  Беспокойства.
«Е» – это Переосмысление. Огромный мельничный жернов неспешно перемалывает зёрна нашего Недовольства и Неверия в себя. С глаз спадает пелена Печали. Мы сплетаем из бересты заветный туесок. Переплавляем пепел в серебряный меч. Вдохновенно поём Песнь Песней и медленно перелистываем следующую страницу Книги Перемен.
«С»  - это Счастье. Крохотным семечком оно стремительно прорастает из глубины. Мы начинаем светиться, как Солнце. Как Сиян-гора с её незримым сакральным Светом. Как Северное сияние. Да, мы остаемся серьёзными или сентиментальными, скромными или строптивыми. Но Страсть, которая струится из самого сердца, дарит ощущение Свободы и Самодостаточности.
«С» – это треск сухого дерева. На священном костре бесследно сгорают наши старые Страхи и Сомнения. Суровость, Строгость и Сдержанность переплавляются в Сопереживание, Сочувствие и Сопричастность. Мы смиренно созерцаем Настоящее, осторожно соприкасаемся с Неизвестным и проникаемся к нему необъяснимой Симпатией.
«С» – это Спокойствие. Мы погружаемся в него, когда смотрим на бездонную синь моря и неба. Или на усыпанную васильками степь. Через слова и мысли, через секунды, часы, месяцы и столетия мы постоянно синхронизируемся с Миром. Сегодня. Здесь и Сейчас.Мы восхищаемся бесконечным Созиданием и поразительной Согласованностью событий.
«Т» – это Творчество и Талант. Мы торжественно исполняем восхитительный Танец Жизни. Танго. Твист. Тарантелла. Фокстрот. Маятник Вселенной чётко диктует ритм, темп, такт. Слышится тихий стук забытого метронома, который отсчитывает шаги: тик-так, тик-так. Точка-тире, точка-точка-тире. Первый акт, второй тайм, третий тур.
«Т» – это Терпение. Временами по брусчатке наших душ тяжелой поступью маршируют Тревога и Отчаяние. Словно танки весом по десять тысяч тонн. Мы плотно впечатаны в темный асфальт Пустоты. В стометровую стену густого тумана.Кругом тундра и тайга, с трескучими морозами. Налетающий ветер доносит протяжные звуки труб и тамтамов. Тьма-тьмущая. Кажется, что тоска по теплому лету затянулась на тысячи световых лет. Но в какой-то момент наступает Завтра.
«Т» – это Тишина. Тонкой золотистой нитью она вплетается в ткань нашей жизни. Каждая минута наполняется теплотой и уютом. Томительное ожидание ответа. Тихий трепет трогательной встречи. Терпкий вкус терновника. Утренняя трель соловья. Затерявшаяся в траве таинственная Тропа. Та самая, что выводит на истинный Путь. И невидимой тенью за нами неотступно следует Тайна.
«В» – это Вдохновение. Это вечное движение вверх-вниз. Словно волны, которые втягивают нас в водоворот чувств. Веселье. Воодушевление. Возбуждение. Восхищение. На очередном витке восторга мы взлетаем по вертикали! И с высоких заснеженных вершин открывается во всей красе величие Вселенной.
«В» – это Влюбленность. Она ввинчивается в нашу душу волнующими звуками виолончели и валторны, волынки и варгана. Вкусом вишневого варенья. Мы внимательно вслушиваемся в шёпот вековых дубов и высоченных эвкалиптов. Всматриваемся в застенчивый вьюнок над водой.Вдыхаем аромат цветущего вереска и распустившейся вербы. И наступает Весна!
«В» – это Волшебство жизни. Непрерывное дыхание: вдох-выдох, вдох-выдох. Бегущая по венам кровь. Восемь томов воспоминаний. В каждой главе мы отчётливо видим разноцветный веер воплотившихся Возможностей. И понимаем, что всегда делаем Выбор из бесконечной вереницы взаимосвязанных Вариантов. Мы впускаем в жизнь благую Весть и приглашаем в проводники безграничную Веру.
«О» – о-о-о, опять буква «О»! Это Очищение огнём. Оранжевые языки пламени обволакивают огромным одеялом и обжигают душу. Мы обескуражены и очарованы одновременно. С опаской оглядываясь по сторонам, мы отряхиваемся от золы и собираем из осколков остывшие чувства.Сердце постепенно оттаивает и оживает. И мысленно мы обнимаем каждого встречного, чтобы обогреть его своим Теплом.
«О» – это Освобождение. От Осуждения и Обмана. От опрометчивых Обещаний. От нашего внутреннего Отшельника, который обитает у тихого омута. Мы перестаём оплакивать потери и дрожать, как осиновый лист. Вместо этого мы начинаем осторожно ворошить осиное гнездо Обид и Ограничений. Омываемся с ног до головы в лесном озере. Оставляем позади одиноко стоящий остров Обречённости и отправляемся в открытый океан Вопросов и Ответов. Курс норд-норд-ост, право руля!
«О» – это Обновление. Мы отпускаем Ошибки прошлого и Обеспокоенность будущим. Опрокидываем вверх тормашками все ожидания окружающих. Колесо Жизни соскакивает с привычной оси и набирает обороты. Мы огибаем овраг, проходим очередной поворот. И останавливаемся. На один момент. Чтобы полюбоваться цветущим оазисом. Чтобы окунуться в мелодичный звон колоколов. Чтобы объять Необъятное. Мы торжественно поднимаемся на Олимп и начинаем новый отсчёт шагов.
Оркестр, туш!!!

Тухто Надежда Петровна,
г. Полоцк, Республика Беларусь

ЖИВОЙ ЯЗЫК ДУШИ

Поэзия – живой язык души,
Рождающий великие творенья,
Жемчужной рифмою звучит в тиши
В минуты творческого вдохновенья.

В ней, как родник, журчащих слов поток
И радость светлая и изумленье
И глубочайший смысл крылатых строк
Таящий в правде силу убежденья.

Поэзия – влюбленных диалог
Сердечными и нежными словами,
На перепутье жизненных дорог
Она живёт и будет жить веками.

Нельзя сегодня в завтра заглянуть
 И лишь в стихах, накопленных словами,
Прошла поэзия тернистый путь
В день завтрашний нетленными строками.

Коль дар в тебе поэзию творить,
Не сожалей о времени бегущем;
Пиши, дерзай, старайся сохранить
Язык души и думай о грядущем.


ОСЕНЬ

Какая дивная пора!
На золотом её наряде
Молочной бледностью с утра -
Тумана спутанные пряди.

В багрянец приодетый лес
Зарделся клёнами на солнце,
Оно меж тучами с небес
Пробило светлое оконце.

            И лес в лучах, как расписной,
В нём шелестит листвою осень,
Обходит терем пёстрый свой,
А дождь уже туманит просинь.

И неприкрытую печаль
Дождливые наводят лужи.
И мне безумно осень жаль
В её туманной зыбкой стуже.

А дождь, что был ещё вчера,
Прошёл. И вновь уже на солнце
Блестят, как нить из серебра,
На паутинках волоконца.

Вот бы до капельки собрать
И дождь, и солнце, неба просинь,
И –  в чашу, и не расплескать
Твои мгновенья, чудо-осень!

ПАМЯТЬ

Внимание!  Внимание!  
Говорит Москва!  Говорит Москва!
Работают все радиостанции
Советского Союза.

Без объявления войны…
Нарушив договор о мире…
Вещало радио страны
И голос диктора в эфире,
В сонливой летней тишине,
В чуть розовеющем рассвете
Набатным гулом о войне
В дома врывался, словно ветер.

Еще звучали по стране
Слова и голос Левитана,
А Брест уже пылал в огне
И в дымном облаке тумана –
Неразбериха, стоны, крик;
В руинах бывшее жилище,
И вражеский чужой язык,
И вороньё над пепелищем.

Писать об этом всё трудней,
Войну запечатлела память,
И нам за давностью тех дней
Уже былого не поправить.
Давно опоры заросли –
Свидетели военной драмы, –
И где траншеи раньше шли,
Остались на земле лишь шрамы.

Уравновесились весы
Войны и мира на планете,
Но вновь стучат войны часы,
Как в сорок первом на рассвете.
И хрупкий мир трещит по швам.
Неужто позабыли страны,
Как в бой за мир, назло смертям,
Шли нынешние ветераны?

Ведь за победу над войной,
Отцам и братьям нашим старшим,
Дань обнажённой головой
Наш долг отдать живым и павшим!


КНЯЗЬ ОЛЬШАНСКИЙ

После разгула лихих девяностых и шоковой терапии реформ, народ в стране совсем обнищал. Кто-то, конечно, разбогател, но в основном людей кинули, развели как лохов. Колхозы пришли в упадок. Молодёжь  уехала в город. В деревнях остались старики да мужики  предпенсионного  возраста. Деревня Ольшанка, где проживал Фёдор – не исключение.  Долговязый  Фёдор, с титульной фамилией Князь, высшего образования не имел, зато имел среднюю сообразительность и  ораву  чумазых вечно голодных детей. Счастье в доме бывало только тогда, когда заполнялся холодильник, но такое счастье было недолгим и всего раз в месяц: в день  зарплаты. Его Нюрка  работала дояркой на чудом сохранившейся ферме убыточного колхоза.
От злобы и у Фёдора вскипали мозги. Призвав всю свою среднюю сообразительность, он решил ехать на заработки в столицу, ведь за ним дети и Нюра, мечтавшая не считая копейки пожить хотя бы месяц, как жена бизнесмена. Сказано – сделано. Не обращая внимания на вопли и на причитания жены, что сгинет он на чужбине, а ей одной поднимать детей, стал собираться в столицу.
- Москва – город большой, значит и работы много;- говорил он ласково своей Нюре.
-Будешь ты у меня женой бизнесмена, слово даю.
А слово не воробей – вылетит – не поймаешь.   А если слово вылетело, считай всё. Клеймо готово. И как только Фёдор уехал, стали Нюру  за глаза звать «княгиня-бизнесменша».
Целый месяц от Фёдора не было ни единой весточки. Нюра все глаза проплакала. Как вдруг приходит на почту денежный перевод, приличный по меркам деревни, и приписка:
- Открыл свой бизнес. Приеду домой по осени. Купил старшеньким: Ване домик в горах, а Мане замок в Италии.
Нюра не верила своим глазам. Вся родня и пол деревни до дыр зачитывали приписку. Завидовали. А в это время Фёдор, как ни в чём не бывало, продолжал развивать свой бизнес.
Надо сказать, вначале было очень трудно. Столица встретила его без дружеских объятий. Таких умных, как Фёдор, там было пруд пруди. Но Фёдор был не из таковских.  Жизненный мужик, даром, что из деревни. С местным населением вокзала общий язык нашёл без проблем. Пару бутылок водки и прописка среди бомжей обеспечена. Ну, а дальше…  Весь столичный расклад жизни, ленивые становились попрошайками, а те, кто не гнушался работы, ехали искать счастье на дачи новоиспечённых русских. Фёдор выбрал для себя второй вариант. Бегать от милиции – а тогда была милиция – не в его правилах. Вот так и пристроился на одной из дач сторожем и по совместительству дворником. Работа не бог весть какая, но всё же работа. Ночью сторожил, а днём подметал дорожки. И всё бы ничего, да городские мётлы больно хлипкие. Пару раз махнёшь – и метла пополам. Рядом с дачами был лесок берёзовый. Решил Фёдор своих деревенских веников навязать. Нарезал прутьев берёзы, сел у дороги возле ворот, чтобы мусор на дачу не тащить, и стал вязать веники по всем деревенским правилам, как банные. Мимо крутые тачки туда-сюда. Ну и пусть себе, ему то что. Так увлёкся, что не заметил, как одна остановилась. Сидящим в машине интересно стало. Наблюдают за работой. Труд вообще притягивает взгляд. Не выдержали и спрашивают:
-Эй, мужик, ты кто?
-Князь я, Ольшанский, – машинально ответил Фёдор.
Дружный хохот потряс округу.
-Почём веники продаёшь?
-А сколько не жалко.
Не успел он и глазом моргнуть, как его веники под общий хохот, перекачивали в багажник машины, и в руке появилась сторублёвка. А дальше….
Как снежный ком покатился по дачам анекдот о том, что Князь Ольшанский у дороги банные веники продаёт. Вот тебе и готовая реклама. И посыпались заказы на веники: дубовые, из можжевельника, смешанные, на любой вкус. Бизнес набирал оборот, а лето как назло пошло на закат. Листья становились жёсткими и быстро осыпались. Пришлось приостановить бизнес до следующего лета, и наконец, порадовать свою Нюру.  Новоявленного бизнесмена встречала вся родня. Столы накрыли во дворе, чтоб больше людей вместилось. Детвора, как гарлачики, висели на заборе. Уж больно всем хотелось узнать, что же это за бизнес такой, если смог за два месяца купить Ваньке домик в горах, а Маньке замок в Италии. Фёдор важно молчал, и только Нюрка  хитро улыбалась в уголки платка. Она-то знала, что это фотообои, и была счастлива. Её Фёдор вернулся. Он сдержал своё слово. Целых два месяца она была в деревне женой бизнесмена.    


ДВА ДНЯ ИЗ ЖИЗНИ АЛКОГОЛИКА

Алкоголизм – заболевание,
перерастающее  в хроническую болезнь.
Алкоголиков бывших не бывает.
Есть  алкоголики пьющие и не пьющие.

Допился

Виктор проснулся от того, что его мочевой пузырь стал подавать признаки жизни. Приоткрыв тяжёлые веки, он огляделся. «Ага, дома, – значит всё в порядке». Скосил глаза в сторону. Рядом сопела жена. «Значит не дебоширил». Вчерашний день напрочь стёрся из его памяти. Виктор тихонько сполз              с кровати и вышел из дома на улицу. В голове гудело, будто это не голова, а пустой чугунный котёл. Тошнило. Освободившись от ненужного, присел на лавочку. Стало немного легче, но не надолго.  Внутри всё тряслось, словно в самолёте от турбулентности. Организм требовал очередную порцию «зелья».
Было раннее утро. Скоро проснётся жена – ей к 8 часам на работу. Надо «делать ноги». Уж больно не хотелось ему видеть её слёзы и слышать очередные попрёки. Как ни странно, у него была ранимая душа и не совсем пропитая совесть. Виктор всё понимал и алкоголиком себя не считал. Ему казалось, что если он захочет, то в любой момент может остановиться и не пить, но друзья и слабая воля оттягивали этот момент. В очередной раз, дав себе слово, что только чуть-чуть поправит здоровье  – и  всё, побрёл к магазину.
К открытию магазина, как на работу, обычно собирались такие, как он, подлечить своё здоровье. Вскоре подтянулось несколько человек. Сбросились, подсчитали деньги, получилось на две бутылки вина. Вполне хватало на всех. За байками время летело быстро. Состояние здоровья пришло в норму, и, как Виктор любил выражаться -  на душе было «играй гармонь». Но как только начинала играть эта самая гармонь, хотелось продолжения банкета, и забывались все данные обещания, или откладывались на следующий день. Так было и сегодня.
К обеду его стало «развозить» и Виктор решил идти домой на пересыпку до вечера. Он шёл по тротуару как по палубе корабля во время шторма. Люди шарахались, обходили стороной, но ему было всё равно. Светило солнце, щебетали птички, и Виктор, умиляясь природой, напевал себе под нос любимую песенку:
                                                                     «И когда на море качка,
                                                                     И бушует океан,
                                                                     Приходи ко мне, морячка,
                                                                     Я тебе чекушку дам! »
Ориентиром ему служила остановка. Проходя мимо, он вдруг услышал:
 – Эй, Витёк! Привет, братан!
Виктор остановился. Обвёл мутным взглядом всех. От толпы отделились двое. Кто такие он не помнил, но раз назвали по имени, значит знакомые.
– Какие проблемы?
– Да вот, бутылки собрали, а где отмыть этикетки, не знаем?
– Не вопрос.
Виктор огляделся. Напротив остановки была поликлиника. Взяв пакет с бутылками, направился к ней, «бросив» через плечо:
– Ждите!
Поднялся на второй этаж, там, в лабораторию, больные сдавали анализы, значит, рядом должен быть туалет. Идя по коридору, он даже не заметил, что весь коридор был заполнен больными. Люди молча, стояли и сидели с пустыми баночками в руках, дожидаясь своей очереди. Виктор дошёл  до двери. В это время она открылась, и  он вошёл вовнутрь.
Пока отмачивал и отскребал этикетки, время шло. Очередь тихо роптала. И чем дольше он там находился, тем сильнее возмущались люди. Санитарка стучалась в дверь и грозилась вызвать милицию, а Виктор не обращая внимания, домывал последнюю бутылку, мурлыкая свою песенку. Наконец, он открыл дверь и вышел. Оглядев очередь пустым взглядом, спокойно пошёл по коридору.
Брюки впереди были мокрые, создавалось впечатление, что он справлял нужду, не снимая их. Кто-то улыбался, мужчины смотрели сочувственно, а старушки шипели, боязливо опуская глаза. От его обуви на полу оставались большие мокрые пятна. Выйдя на крыльцо, Виктор подскользнулся, неестественно взмахнул руками, от этого ручка пакета оборвалась, и бутылки со звоном посыпались. Он посмотрел на разбитые бутылки и тут его как будто током ударило. Стыд краской залил его лицо.
– Ну, всё, допился! Пора завязывать! – подумал Виктор и, не огладываясь, пошёл в сторону дома.

Кругосветное путешествие

Вот уже скоро два месяца, как Виктор в рот не брал спиртное. Завязал. У него на этот счет был свой принцип: «Пацан сказал, пацан сделал». Наконец-то в семье наступило перемирие. И все было бы хорошо, если бы не жена… она, как ржавая пила, тупо все пилила и пилила его. Случайные заработки плохо пополняли их дырявый бюджет, и лодку семейного счастья, в основном, ей приходилось тащить на своих хрупких плечах. Виктор все понимал и сочувствовал, но его свободолюбивый характер и обостренное чувство справедливости не позволяли ему работать на ГОС работах. Больше года он нигде не задерживался. За любую, даже незначительную несправедливость к себе, он тут же высказывал обиды и уходил по собственному желанию.
На тот раз, чтобы угодить жене, он решил снова попытать счастье на ГОС работе. Постригся, побрился, прифрантился и отправился с твердым намереньем трудоустроиться.
Свободных вакансий по его специальности не было. Он определенно не знал – радоваться ему или огорчаться. Но факт есть факт. С чувством выполненного долга отправился домой.
По дороге случайно встретил бывшего одноклассника. Они давно не виделись, и потому – слово за слово¬ – потекла беседа. Оказалось, встретились две родные несчастные души, и как-то само собой получилось, что продолжили они беседу на берегу реки, да еще с двумя пузырями вина. За первой бутылкой вспоминали школу. Обсуждали, где, кто и с кем, потом жаловались на свою несчастную судьбу, а к концу второй бутылки перешли на личности своих жен. И так им обидно стало, что на глазах появились слезы. Глядели на воду и шмыгали носами. И тут взгляд Виктора упал на лодки, они были привязаны на берегу. В душе заиграла его любимая гармонь, как он любил выражаться, когда было ему хорошо, и он предложил:
– Давай уплывем куда-нибудь.
Приятель проследил за его взглядом и сказал:
– А давай! В кругосветное путешествие!
Сказано – сделано. Сбили камнем замок, выломали крючковатую палку вместо весла, и, оттолкнувшись от берега, поплыли.
Виктор лег на нос лодки и загорланил во всё горло:
Мимо острова на стрежень,
На простор речной волны…
Проплыв метров пятьдесят, Виктор вдруг вспомнил, что у них всего две сигареты.
– Греби к берегу, – сказал Виктор.
– Зачем?
– Сбегаем в магазин, сигареты купим.
Подплыли к кустам, ухватившись за ветки, спрыгнули в воду. От неожиданности выпустили лодку, так как нырнули прямо с головой. Глубина была по шею. Пошли вдоль берега, подыскивая  пологое место, чтобы как-то выбраться на берег. За одним из кустов рыбачил мужик. Он смотрел то на поплавок, то на проплывающую мимо пустую лодку и не видел путешественников. Вдруг возле поплавка появились две головы. И одна из них говорит:
– Мужик, дай закурить.
Глаза рыбака выпучились и стали похожи на глаза сваренного рака. Рот, как у рыбы, выброшенной на берег, то открывался, то закрывался, а две головы, как ни в чем не бывало, потопали дальше на мелководье. От холодного душа хмель моментально выветрился.  На берегу горе путешественники выругались, и со словами «приплыли», пошли к автобусной остановке. Виктор надеялся успеть домой раньше жены. Уж очень он не хотел её снова огорчить, нарушив данное слово. На прощание он пожал руку однокласснику и безнадёжно сказал:
– Ну, всё, бывай. Пошёл сдаваться!


________________________________________
[1] Айналайын  (ласк. – обращение) милый; вращаюсьвокруг тебя, люблю(Примечание автора).